|
Комната тоже была забрызгана кровью. По запаху я понял, что кровь еще свежая. Части изувеченного тела были разбросаны по комнате. Диму я опознал с трудом. Мне хотелось закричать, но я не смог. Бросился бежать из подвала, руки тряслись… В подъезде я столкнулся с какой-то старушкой, чуть не сбил ее с ног. Наверное, она решила, что я сумасшедший. По дороге в галерею взял себя в руки. Почему не позвонил в милицию? Не знаю, растерялся. А потом уже было поздно. Потом я увидел из окна галереи, как по улице проехала милиция с включенной сиреной, увидел, как возле дома 15 начала собираться толпа. Я понял, что труп обнаружили, выскочил на улицу, бросился в толпу. Тело несли на носилках, и я закричал, что знаю его, что это мой ученик. Был составлен протокол опознания, потом меня повезли в отделение милиции, чтоб я подписал. Я не сказал, что должен был встретиться с ребенком, а они ни о чем меня не спрашивали. Как по-вашему — зачем бы я выскочил на улицу и устроил все это, если убийца — я? Рассказать, что уже был в подвале, не решился тоже. Конечно, это говорит против меня, но почему-то я не смог рассказать. Почему, не знаю.
— Когда вы вошли в подвал, записная книжка была у вас? — Да, я всегда ношу ее с собой. — Вы сделали запись про встречу с Морозовым? — Да, я написал еще в июне, чтоб не забыть. — Что означает — прекратить эту историю? — Уже не помню. — Когда вы выбежали из подвала, где был блокнот? — Не помню. Я вполне мог потерять его там. Я находился в невменяемом состоянии. — Когда вы обнаружили потерю? — На следующее утро после презентации, в галерее. Но я не помнил, где именно потерял блокнот. — Кто может подтвердить, что вам звонили в 11.10? — Гена Кремер. В тот момент он был в кабинете». Прочитав, я положила листки перед собой. — Как вы думаете, кто из них врет? — спросил Ивицын. — Кремер. — А ради чего? — Этого я не знаю. — У Кремера был повод ненавидеть Каюнова? — Вроде бы нет. Наоборот. — А по-моему, каждое слово Каюнова — ложь. Неудачная попытка создать себе алиби. И с Кремером ему почему-то не повезло. Я смотрела на Ивицына, испытывая странное чувство, словно ко мне приближалось то, что я обязана была понять, ухватить. Я спросила: — В котором часу был убит Дима Морозов? — Вы уже задавали этот вопрос, — недовольно поморщился Ивицын. — Да. И вы не ответили на него. Но я хочу знать, в какое время был убит Дима Морозов. Недовольство теперь читалось на лице Ивицына слишком явно. — Это относится к следственным материалам, которые разглашать нельзя! Я вам уже отвечал, что повремени все сходится, тем более что ваш муж врет — он вышел из галереи не в одиннадцать пятнадцать. Тут я сказала: — Вы не хотите говорить время потому, что Дима был убит раньше. Раньше! До одиннадцати часов! Ивицын нахмурился: — Думайте о том, что вы говорите! — Да, именно до одиннадцати часов, поэтому вы молчите! Вы понимаете, что, если Каюнов покинул галерею даже в одиннадцать или одиннадцать пятнадцать, совершить убийство он бы уже не успел. Потому, что невозможно изнасиловать, убить, разрезать на куски за пятнадцать или даже двадцать пять минут! Это полный абсурд! И это полностью доказывает невиновность Андрея! Глаза Ивицына превратились в щелки. — Вы берете на себя слишком много. По-видимому, с вами невозможно общаться по-хорошему. Единственный выход — только вызов повесткой! Я промолчала. |
