Изменить размер шрифта - +
Иван Иваныч продолжал:

– Что касается до меня, то в душе моей я признал нечто пиитическое еще в младости цветущей… Сие изложено мною в дактилохореическом стихотворении, титулованном мною двояко: "Зарождение плеснети в стоячем болоте", или "Пиит в юности"; прикажете прочесть?

– После, после,-- сказал я поспешно,-- мы их все рассмотрим. Теперь, что дальше?..

– Я пиит, решительно пиит! собственное сознание убеждает меня в сем предположении,-- сказал Иван Иванович, положа одну руку на сердце, а другой пожимая мою.-- Постыдно быть врагом самому себе и зарывать в землю свои таланты, кои, будучи очищены, аки злато в горниле, затмят камни самоцветные…

– Но вы не знакомы с положительной стороной того, за что хотите взяться… Тут много такого…

– Треволнения вселенной, коловратность мира сего -- ничто! Неужели то, что я пожертвовал местом в земском суде, при коем окромя прочих продуктов квартира, дрова, и свечи, для пиитики, не может служить хоша малым доказательством моей к оной наклонности?.. Конечно, от доходов, буде оные случатся, я не отказываюсь, ибо состояние мое того не дозволяет. Но сие не важно суть, ибо всем известно, что Вальтер Скотт миллионы нажил писанием… Предположим, что не столь великое счастие мне поблагоприятствует, но пиит и половиною сего будет удовольствован…

– Но кто вам сказал, что это так легко? -- спросил я, посматривая на свое жилище.

– Вы, Наум Авраамович! Вы! -- воскликнул он, и лицо его просияло.-- Весть о богатстве вашем достигла до нашего града и, мгновенно разлетись по стогнам оного, произвела всеобщее глумление. Сие-то и есть главною причиною, что родитель мой не воспрепятствовал моему желанию… Поезжай в Питер! -- молвил сей добродетельный старец.-- Трудись для российского Парнаса, а нам высылай наличными; пииту там хорошо… Наш друг Наум Авраамович…

– Да, конечно, я не могу жаловаться на судьбу свою: денег у меня довольно,-- сказал я, вспомнив, что писал еще недавно к одному из земляков, что наживаюсь от литературы, имею своих лошадей, огромное знакомство и таковую же славу. Чего я не писал тогда? Впрочем, меня извиняют обстоятельства: там жила -- царица души моей!.. Я не желал, чтоб Иван Иванович обличил меня во лжи перед целым городом, и решился во что бы ни стало опровергнуть невыгодное мнение о моем кошельке, которое, вероятно, внушил ему вид моей квартиры.

– Вам странным должен показаться образ моей жизни; в этом признались уже все мои приятели, но нарочно для этого-то и живу я так. Что ж? я мог бы иметь хорошую квартиру, мебель, прислугу, пару лошадей, дюжину поваров, кучера, дворецкого; но, знаете, всё это так обыкновенно… Нынче этим не удивишь. Да и для меня это полезнее; при виде окружающей меня бедности я прилежней работаю, как будто у меня и не лежит ничего в ломбарде… А чуть вспомню -- вот и беда: мы, писатели, люди такие неумеренные.

– Заблуждаться свойственно человеку,-- не извиняйтесь, Наум Авраамович… Я сам непрочь от сего… эт-то, в страстную пятницу, перед отъездом сюда… мерзко вспомнить… Благороднейшие пииты нашего града уподобились скоту бессловесному… у всех на другой день фонари под глазами были.

– Но вы не так меня поняли.

– Всё равно,-- произнес он с жаром,-- мы поймем друг друга… Скажите мне, что я могу на первый раз получить в год от пиитики?

– Вот видите, времена нынче странные: люди предпочитают поэзии прозу.

– О, грубые души, во тьме бродящие, бедных разящие, ложно мудрящие, низко творящие, вечно кутящие, пьющие, спящие, света не зрящие…-- и пошел, и пошел… да так, что, я вам скажу, наговорил он их штук сорок… Ну, голова}

Я взглянул на него; лицо его было бледно и сияло каким-то неземным вдохновением; глаза страшно блистали, весь он слегка дрожал.

Быстрый переход