– Что с вами? -- спросил я в испуге.

– Недуг пожирающий, тьму разверзающий, музу питающий, в радость ввергающий, плоть убивающий, дух возвышающий…-- и опять пошел…

Страшно было смотреть на него; глаза его бегали, как у белки; нижняя губа как-то судорожно качалась; он уж едва держался на ногах.

– Сядьте! -- сказал я и подвинул к нему стул, опять забывши о его недостатке.

Поэт не успел сесть, как уже был на полу…

– Землю пленяющий, небо вмещающий, огнь возжигающий…-- шептал он, подымаясь с полу.

– Извините! -- сказал я и поспешил подать ему помощь, но вдруг отскочил в ужасе…

– Черт вас возьми с вашим вдохновением! Вы пролили у меня чернила и залили мою статью! -- закричал я с негодованием.

Поэт ничего не слышал. Он продолжал свою импровизацию. Между тем гнев мой несколько утих, и я очень радовался, что обидное мое восклицание не было им услышано.

– Успокойтесь, успокойтесь, любезный Иван Иваныч!

– Ох! -- сказал он.-- Это вы, Наум Авраамович, а мне показалось, что сам бог пиитики, Аполлон, предстал пред очи ничтожнейшего из пиитов.

Я вежливо поклонился.

– Извините, что я вас так много утруждаю присутствием моей малой особы, которая в присутствии вашем…

– Ничего. Лучше поговоримте о деле. Вы бедны?

– Я нищ!

– Что ж вы намерены предпринять для своего содержания?

– Наум Авраамович! Вы сами гласите, что уж и в ломбардном заведении ваши денежки водятся. А чем вы их нажили… мне бы то есть хотелось идти но следам вашим… Выпустите меня в литературу! Не корысть, не соблазны мира сего… поверьте… Мне бы так тысячи три-четыре на первый раз…

– Ого! -- подумал я и поднял свой изувеченный стул.

– Только бы иметь средство прилично содержать себя и не быть в крайности; доставьте мне сию возможность.

– Право, не знаю как; задача трудная. По крайней мере знаете ли вы хоть один иностранный язык?

– Как же! еврейский, греческий, латинский, славянский…

– А немецкий, французский?

– Нет, Наум Авраамович.

– Плохо… на перевод, значит, нечего и надеяться. Не пробовали ли вы писать прозой? На прозу цена выше…

– "Fiunt oratores, nascuntur poetae", {Ораторами делаются, поэтами рождаются (лат.).} -- изрек Гораций; следственно, несомненно, что родшийся пиитом легко может сделаться оратором… Небезызвестно вам, что у нас еще с риторики задают рассуждения, хрии и прочая; я писал их по приказанию местного начальства, но душа моя…

– Оставьте-ка лучше вовсе свое намерение.

– Ни за что! Я не изменю своему призванию: Аполлон и девять сестер, именуемых музами, что на греческом наречии значит…

– Знаю, знаю. А я бы лучше советовал приняться за что-нибудь другое…

– Нет; лучше соглашусь довольствоваться тысячью рублями годичного продукта для поддержания бренной жизни сей,-- произнес он с усилием, как будто бы делая величайшее пожертвование.

– Право, лучше поступите в статскую службу.

– Но небезызвестно вам, Наум Авраамович, что на первый раз жалованье слишком недостаточно. 300 рублей с копейками…

Я внутренне усмехнулся.

– Но уверяю вас, что и поэзия не больше принесет вам.

– Как! И вы это говорите! Вы, о богатстве которого весть гремит повсюду, которого наш град прозвал своим Крезом,-- Крез, изволите видеть, был богаче всех,-- которому весь наш град завидует…

– Да с чего вы это взяли, что я богат? я, право…

– Не скрывайтесь, Наум Авраамович! Вы хотите этим отвлечь меня от поприща, на которое влечет меня сердце, но пусть я буду терпеть глад и хлад, скуку и муку, насмешки человечества, изгнанье из отечества и прочие увечества,-- но никогда ни за что не откажусь от пиитики.