— Как это может быть?

— Я не жду, что ты поймешь.

И все же я понимаю.

— Я тоже ощущаю такие вещи. Иногда кажется, что я внутри кого-то. Мне кажется, что я знаю, о чем они думают — или хотя бы как они думают. Иногда я уверен, что связан с людьми по ту сторону земного шара, которых никогда в жизни не видел. Мои поступки влияют на них. Я иду налево — они направо. Я лезу вверх — они падают с крыши. Я знаю, что это все правда, но никогда не докажу, что такое действительно происходит с незнакомыми людьми в далеких местах.

— И что ты при этом чувствуешь?

— Могущество и вину одновременно.

Каллиопа наклоняет шею и смотрит в мои глаза, а не в море перед собой. Это дается ей тяжелее, чем обнимать меня. Я слышу скрип гнущейся меди.

— Тогда мы не такие уж и разные, — произносит статуя.

В этот момент я впервые понимаю, что она больше не одинока. Как и я сам.

64. Если бы улитки могли говорить

У врача степень по психологии из Американского университета — на мой взгляд, слишком расплывчатое название, чтобы быть настоящим. Диплом в рамочке гордо висит на стене приемной над горшком с фикусом, тоже слишком зеленым, чтобы не быть искусственным.

— Не стесняйся, говори со мной о чем угодно, — предлагает доктор-болтолог. Разговаривает он очень покойным тоном и намеренно растягивая слова, как улитка — если бы улитки могли говорить. — Все, что ты здесь скажешь или сделаешь, будет сохранено в тайне, если ты сам не захочешь обратного.

Звучит, как будто он зачитывает мне мои антигражданские права.

— Ага. В тайне. Понял.

Понял, но ни капельки не верю. Как можно доверять психологу, когда даже фикус в его приемной — фальшивка?

Где-то рядом с фикусом сейчас сидят мои родители, листают «Психологию сегодня» и «Семейное счастье» и разговаривают обо мне. Первые десять минут они сидели вместе со мной и болтологом. Я был уверен, что мама с папой выложат ему длинный список моих проблем, но им было явно неловко обсуждать меня с незнакомцем.

— Поведение Кейдена… — папа старался подбирать слова, — …отличается от общепринятого.

Когда врач попросил их выйти, оба с облегчением повиновались.

— Ну-с, — произнес болтолог, как только мы остались одни. — Отличается от общепринятого… Давай с этого и начнем.

Я понимаю, что не должен себя выдавать. Такое ощущение, что вся моя жизнь зависит от того, выдам ли я себя. Он меня не знает. Он не видит меня насквозь. Он получит только то, что я ему дам.

— Послушайте, — начинаю я, — родители желают мне добра и думают, что делают как лучше, но это их проблема, а не моя. Они слишком сильно за меня волнуются. Вы ведь их видели. Они так беспокоятся, что это беспокоит меня.

— Да, у тебя тревожный вид.

Я пытаюсь перестать разговаривать жестами и прижать пятки к полу. Мне удается только отчасти.

— Скажи мне, — продолжает врач, — были ли у тебя проблемы со сном?

— Нет. — И это правда. Проблем со сном у меня не было, я просто не хотел спать. От слова совсем.

— А как дела в школе?

— В школе как в школе.

Он слишком надолго замолкает. Я теряю терпение и начинаю вертеть в руках все, до чего могу дотянуться. Я беру со стола кактус, чтобы проверить, не поддельный ли и он тоже. Кактус оказывается настоящим, и я до крови укалываюсь.