Дом, где она жила, в прошлом принадлежал Дрейфусу: после самоубийства матери он взял ипотеку, заплатив первоначальный взнос из наследства. Из него же он взял деньги на то, чтобы открыть около Пьемонт-авеню букинистический магазин. Состояние жилища соответствовало состоянию его разума: довольно долго дом был более-менее в порядке, потом появился эксцентрический хлам вроде старинных музыкальных автоматов, и наконец весь дом от пола до потолка заполнили материалы его “исследований” и запасы продовольствия на случай “осады”. Книжный магазин, куда раньше заглядывали удовольствия ради, заглядывали поговорить с кем-то умнее себя (ибо не было человека умнее Дрейфуса, он обладал фотографической памятью и в уме решал сложнейшие логические и шахматные задачи), стал средоточием гнилостных запахов и паранойи. Дрейфус рычал на покупателей, пробивая чек, потом стал орать на каждого, кто заглянет в магазин, а там и книгами начал швыряться; затем последовали визиты полиции, нападение на представителей власти, принудительное лечение. К тому времени, как его выпустили, прописав новый набор лекарств, Дрейфус лишился магазина, книги были проданы для покрытия долга по аренде и реального или мнимого ущерба, а дом за неуплату перешел в собственность банка.

Дрейфус тем не менее снова в него вселился. Что ни день, писал десятистраничные письма банку, его представителям и во всевозможные государственные органы. За шесть месяцев четырежды угрожал разного рода исками и в итоге создал патовое положение; то, что дом был в ужасном состоянии, сыграло ему на руку. Но помимо пенсии по инвалидности у Дрейфуса не было ни цента, поэтому он примкнул к движению протеста “Оккупай”, сдружился со Стивеном и согласился в обмен на еду, оплату коммунальных услуг и прочее пускать в дом других сквоттеров. В разгар движения дом походил на зверинец или на перевалочный пункт, полный всевозможных смутьянов. Понемногу, однако, жена Стивена навела какой-никакой порядок. Одну комнату отвели кратковременным жильцам, две другие отдали Рамону и его брату Эдуардо, которые явились одновременно со Стивеном и его женой из приюта Движения католических рабочих, где жили до тех пор.

Пип познакомилась со Стивеном в группе по изучению проблем разоружения за несколько месяцев до того, как Эдуардо погиб, попав под грузовик. Те месяцы были для Пип счастливыми: у нее сложилось отчетливое впечатление, что Стивен с женой чужие друг другу. К Стивену с его темпераментом, с его фигурой кулачного бойца и вихрастой, как у мальчишки, головой Пип потянуло мгновенно, и она чувствовала, что на других девушек в группе он производит такое же впечатление. Но именно она отважилась пригласить его после собрания на чашку кофе (и заплатить за кофе, потому что Стивен не признавал деньги). Он так охотно откликнулся, что она, казалось, не без оснований сочла это чем-то вроде первого свидания.

Во время их последующих встреч за кофе она рассказала ему про свой студенческий болезненный страх перед ядерным оружием, про свое желание делать что-то хорошее и поделилась опасением, что пользы от их группы может оказаться так же мало, как от “Возобновляемых решений”. Стивен, в свою очередь, поведал ей, как влюбился в однокурсницу, как они поженились и до тридцати лет жили в приютах Движения католических рабочих, соблюдая обет бедности, всё по Дороти Дэй[6], католическая вера и радикальная политика, но теперь их пути разошлись: жена делается все более религиозной и отходит от политики, а Стивен наоборот, жена открыла банковский счет и начала работать в пансионате для инвалидов, а Стивен посвящает все свое время движению протеста и живет без денег. Хотя он утратил веру и ушел из церкви, годы в Движении католических рабочих наделили его почти женской эмоциональной непосредственностью, волнующим стремлением пробиться к сути вещей – Пип никогда прежде не встречала подобного в мужчине, тем более в таком закаленном, видавшем виды.