Но когда она пришла осмотреть дом и показать себя его жителям, выяснилось, что Стивен с женой не совсем уж далеко разошлись и по-прежнему делят супружеское ложе. К тому же Стивена в тот вечер вообще не было дома – не чуял ли он, что эта кровать изрядно обескуражит Пип? У нее появилось чувство, что он ввел ее в заблуждение насчет своего брака. Но зачем он это сделал? Не дает ли это оснований все же на что-то надеяться? Жену Стивена звали Мари, она была румяная блондинка под сорок. Она-то и беседовала с Пип; Дрейфус, загадочный, как сфинкс, сидел в углу, Рамон оплакивал брата. И то ли Мари по самонадеянности не увидела в Пип соперницу, то ли ее католическое милосердие было столь искренним, что денежные трудности Пип вызвали ее подлинное сочувствие, – так или иначе, Мари проявила к ней материнскую доброту, которая и тогда, и позже была укором для Пип, изнывавшей от ревности.

Не будь этой ревности и жути, которую порой наводил Дрейфус (правда, жуть компенсировалась удовольствием наблюдать за работой его ума), Пип была бы вполне счастлива в этом доме. Здесь она получила убедительное доказательство того, что она чего-то стоит: она заботилась о Рамоне. Вскоре после переезда она узнала, что Стивен и Мари официально усыновили Рамона за год до смерти его брата, чтобы Эдуардо мог жить своей жизнью. Рамон был всего на год-другой моложе Стивена и Мари, но считался их сыном – это показалось бы Пип полнейшей дикостью, если бы она сама очень скоро его не полюбила. Занимаясь с Рамоном, пополняя его “слувар-рный запас”, осваивая простенькие видеоигры, в которые он был способен играть (на деньги, которых у нее вообще-то не было, она купила в дом в качестве рождественского подарка игровую приставку), готовя ему сильно промасленный попкорн и пересматривая с ним его любимые мультики, Пип осознала привлекательность христианской любви. Она, может быть, и в церковь попробовала бы ходить, если бы Стивен не отверг церковь за мздоимство, за преступления против женщин и против планеты. Через дверь его супружеской спальни она однажды услышала, как Мари, крича, предъявляет Стивену его любовь к Рамону как аргумент: мол, он позволил своему мозгу отравить сердце, восстал против Писания, а в сердце-то Слово по-прежнему живет, пример Христа действует, иначе разве он любил бы приемного сына так нежно?

Даже не ходя в церковь, Пип одного за другим теряла друзей по колледжу: слишком часто на приглашения потусоваться отвечала эсэмэс-отказами, потому что обещала поиграть с Рамоном или сходить с ним в дешевый магазин за кроссовками. Это мешало планировать встречи, но главное, подозревала Пип, заключалось в том, что друзья уже начали списывать ее со счетов как девицу с придурью, живущую в странной компании сквоттеров. Друзей оставалось всего трое, с ними она могла посидеть субботним вечером в баре и переписывалась в другие дни, но личную информацию она от них тщательно скрывала: ведь она правда была с придурью и правда жила со сквоттерами. В отличие от Стивена и Мари, выросших в хороших католических семьях среднего достатка, Пип, перебравшись на Тридцать третью улицу из крошечного материнского домика, свой статус не сильно понизила, а учебный долг фактически налагал на нее обет бедности. Делая что-то по дому или помогая Рамону, она чувствовала себя как никогда полезной, как никогда на месте.