|
Тот еще тип. В дальнем конце платформы, где пути уходили во мрак туннелей, ведущих на Клиническую и к перегону до Театральной, располагались усиленные бетонными блоками посты. Охрана там стояла серьезная: смена караула из трех вооруженных «калашами» бойцов в брониках и касках. На лафете крепился пулемет, жало которого было обращено в межстанционную тьму. Специальный столик предназначался для сотрудника миграционного департамента, который обязательно присутствовал на каждой станции Города. На правых путях бетонные блоки крепились к разворотным полозьям и убирались в сторону, когда прибывала дрезина. Для входа и выхода пассажиров, а также для выгрузки товара на платформе был оборудован специальный дебаркадер. Вокзальная даже по меркам Города, была зажиточной и вполне цивилизованной станцией. Уровень преступности тут считался рекордно низким, а рождаемость высокой. На участке было постоянно зарегистрировано более трехсот жителей, принимать иммигрантов строго запрещалось. Чего здесь не хватало для полного комфорта — так это телефонной связи. Несмотря на проложенные линии, сигнал в проводах обрывался в районе развязки, где пути ветвились: влево уходили к длинному перегону до Театральной, а вправо поднимались к неглубокой Клинической. Возле разделительных стрелок не работали рации, а иногда отказывали дозиметры, генераторы мотодрезин и даже карманные фонарики. Поначалу связисты думали, что где-то рядом есть источник сильной электромагнитной активности, но приборы либо врали, либо показывали нормальный ЭМ-фон. Причину возникновения помех установить так и не удалось, а тянуть кабель по поверхности было опасно и накладно в техобслуживании, поэтому для оперативной связи с другими участками Города и Центральным департаментом жителям и администрации Вокзальной приходилось пользоваться услугами вестовых. В остальном станция считалась образцовым участком. Получить местную прописку жаждали многие обитатели подземных катакомб Самары. Мой клочок жилплощади находился в конце платформы, у дебаркадера, но прежде чем направиться туда, я решил зайти в душевую — смыть активную пыль с себя и сдать в чистку костюм. Подхватив пакет со шмотками, я зашагал по платформе знакомым до тошноты маршрутом. Интересно, если на станции внезапно настанет кромешная тьма, а у меня с собой не окажется фонаря, — смогу пройти и ничего не задеть? У каптёрки я приветственно кивнул Окунёву — суровому завхозу с растрепанной шевелюрой, рыхлым рукопожатием и убойным самомнением. Обогнул еле тлеющий костер, вокруг которого расположились подростки, завистливыми взглядами проводившие поясную кобуру со «Стечкиным», скользнул мимо печки-буржуйки — ее вот уже два дня как не могли починить ушедшие в запой хозяева, — осторожно протиснулся между рядами латаных-перелатаных палаток и кособоких лачуг середнячков и уперся в колонну, обмазанную клейстером. Здесь нужно было сворачивать направо, к душевой кабинке, но я задержался. Бристоль, по всей видимости, был в особенно жестоком грибном угаре. Он медленно, словно боялся разбить, отложил самопальную кисть, размашистым хлопком приляпал очередной выпуск «Вокзалки» и отстранился, дабы полюбоваться содеянным. Трудно сказать, какие феерии в тот момент разыгрывались перед его взором, но результатом удолбыш остался доволен. Плевать, что газета висела вверх ногами. И как только этот торчок умудряется материалы собирать, а затем писать в меру грамотные тексты?.. — Слыхал новость? — обратился он ко мне, кося глазом с непомерно расширенным даже для сумрачных условий подземки зрачком. — Московская утром сгорела. По ребрам растекся мерзкий холодок. Там же восстановленный перегон, таможня, куча народу всегда обретается. На днях собирались торжественно открывать туннельное сообщение между Городом и Безымянкой… Там, в заброшенном бомбоубежище, мы встречаемся с Евой. |
