Кухня, обслуживавшая главный дом, представляла собой длинное приземистое строение, и именно туда направилась Женевьева. Вернувшись через полчаса в дом, она обладала полной информацией об омерзительной, но, увы, старой как мир истории. То, что дочь доведет правду до Виктора Латура, едва ли предотвратит его гнев, зато он обрушится и на голову управляющего. А это уж точно защитит Амелию с ребенком от мистера Кинга на будущее. Ну а на большее — Женевьева знала это по горькому опыту — рассчитывать не приходилось.

— Ну и что ты разузнала в своем миссионерском усердии? — поинтересовалась Элиза, подняв голову от вышивания.

Тон ее был столь же насмешлив, сколь и сам вопрос. Было очевидно, что Женевьеву не простили: то ли за дневную выходку, то ли за неуместную проницательность. Но видимо, и за то, и за другое.

Женевьева не торопилась отвечать. Она наливала себе чай из серебряного чайника, который стоял на низком столике, но, увидев, как Элиза взяла из вазочки покрытое шоколадной глазурью пирожное и, отправив его целиком в рот, тут же жадно потянулась за следующим, Женевьева не выдержала и заметила с беспардонностью, так часто свойственной младшим сестрам и братьям:

— Ты растолстеешь. Впрочем, думаю, дон Лоренцо не будет возражать. Он и сам тучноват. Но, как говорится, хорошего много не бывает, не так ли? — И улыбнулась, невинно глядя на сестру поверх чашки. — Если, конечно, Лоренцо не перестал считаться хорошим. Быть может, теперь эта привилегия перешла к стройному Доминику Делакруа?

Парадная дверь хлопнула так, что стекла в окнах задрожали. Девушки замерли, словно пораженные громом, озорство одной и негодование другой сменились напряженным ожиданием опасности. В охватившей обеих тревоге исчезла и досада от взаимных уколов. Женевьева поставила чашку на стол и состроила старшей сестре жалобную гримасу.

Дверь на террасу распахнулась, и весь дверной проем заняла фигура Виктора Латура. Его обычно румяное лицо было малиновым, глаза сверкали, бочкообразная грудь вздымалась в апоплексическом приступе ярости. Элиза с невольным восхищением наблюдала за сестрой, медленно вставшей и расправившей плечи. И как это Женевьеве удается вот так, лицом к лицу, встречать жуткие приступы ярости отца? При этом даже не дрогнув! Она всегда умела это — по мнению Элизы, единственный человек на всем Божьем свете, который не желал демонстрировать Виктору Латуру свой страх. Не то чтобы такая отвага приносила какую-то выгоду Женевьеве — напротив, она лишь усиливала гнев Латура. Но как бы то ни было, Женевьеве всегда удавалось выйти из переделки без особого ущерба. И главное — ее дух оставался непобежденным.

— Значит, ты посмела бросить имя Латура под ноги толпе в аукционном зале?! — взревел Виктор. — Ты посмела совать свой нос в дела моего управляющего?!

— У меня были для этого основания, — ответила Женевьева, с трудом заставляя себя двинуться в направлении указующего перста: через дверь, мимо железной фигуры отца, не шелохнувшегося, чтобы пропустить дочь, в то время как она вся съежилась в ожидании удара, который вполне мог последовать.

На сей раз Виктор руки не поднял, но Женевьева не почувствовала особого облегчения. Ей предстояло проделать ох какой тернистый путь, прежде чем гнев отца иссякнет и дело будет закрыто.

Глава 2

— Но, Доминик, ты же обещал! — Анжелика мило надула губки и обвилась вокруг лежавшего рядом мускулистого гибкого тела.