– Он женится на тебе, – тихо произнес он. – Сделает из тебя законную шлюху!

Она отшатнулась словно от удара, и на мгновение Редборн пожалел о сказанном. Почти пожалел. Но ее неслыханная похоть опозорила его кристально чистое имя, и, видит Бог, она раскается в своей глупости!

– Я не выйду за него, папа.

После содеянного она еще смеет противиться его воле? Редборн с отвращением отвернулся.

– Ты сделаешь так, как я велю, – сказал он дрожащим от ярости голосом и направился к двери.

– Ты можешь навязать мне свою волю. – Она говорила так тихо, что ему пришлось напрячь слух. – Я женщина и вынуждена подчиниться. Но Кеттерингу ты свою волю не навяжешь, уверяю тебя.

Редборн смерил ее убийственным взглядом:

– Молись, чтобы он не упрятал тебя в какую-нибудь дыру на всю жизнь. У мерзавца для этого есть, несомненно, и средства и причины.

Ее глаза расширились от раскаяния.

– Папа...

– Не утруждай себя. Надо было подумать о последствиях, прежде чем ложиться под него словно шлюха. – С этими словами он покинул комнату.

Дождь без устали стучал по крыше маленького домика на Аппер-Морленд-стрит, прогнав его обитателей из небольшого, но уютного садика. Трое подопечных Дорин – женщины в возрасте от двадцати до шестидесяти пяти лет – собрались в кухне на первом этаже и пекли пирожки к чаю. Еще две женщины сидели с шитьем в гостиной, оживленно болтая, а трое детей играли у их ног. Дорин устроилась у переднего окна, покачиваясь в кресле-качалке, и, как всегда, занималась рукоделием. Время от времени она поднимала голову и смотрела в окно на проезжавшие кареты или редкого прохожего.

Клодия стояла у эркера, уставившись в пространство невидящим взглядом, уже почти час, с тех пор, как привезла свежие фрукты для детей. Лишь в этом доме она могла чувствовать себя самой собой. Ее жизнь совершенно переменилась, и все, в чем она, казалось, была уверена, теперь ставилось под сомнение – и, видит Бог, в последние дни она только этим и занималась. Слух о ее скандальном поведении распространился, словно огонь, благодаря миссис Фрэнктон, и история после каждого пересказа обрастала все более возмутительными подробностями. Как унизительно было узнать от Бренды, ее горничной, что некоторые бессовестные мужчины – те, кого она хорошо знала и принимала в своем доме, – подливали масла в огонь, утверждая, что были с Клодией Уитни в особых отношениях, знали ее именно с этой стороны!

Еще более унизительно было узнать, что она оказалась не единственным трофеем Дейна на рауте у Харрисона Грина – Бренда также слышала о том, что Джулиан целовался с леди Праттер прямо в бальном зале.

Клодия снова мысленно представила себе загорелое лицо Джулиана над собой, его сияющие черные глаза. «Ты права, что боишься меня».

Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения, но тонкая пелена слез, которые она никак не могла сдержать, затуманила ее взор. Она наконец поняла... или призналась сама себе, что ее глупость обошлась ей очень дорого. И дело было даже не в том, что определенные круги в обществе осуждали ее несправедливо – ведь Джулиан был так же виновен, как и она, однако его никто не укорял. И никого не волновало, что она взрослая женщина, может сама принимать решения и делать ошибки. Хуже всего то, что из-за нее пострадала репутация отца. А ведь она, взрослая, свободная женщина, должна иметь право получать от жизни то же наслаждение, что и мужчина. Однако в обществе считали, что женщина обязана подчиняться отцу, брату или мужу.

Репутация Клодии, судя по всему, была испорчена безвозвратно, пожертвования на ее школьный проект практически прекратились. За последние несколько дней она получила полдюжины записок с отказом в благотворительности.