– Что я понимаю?

– Что это всего лишь боль, когда что то болит.

Вроде бы очевидность, но потом, как уже не раз случалось, под влиянием Джилл Боб усомнился в том, что считал очевидным. Вспомнил о недомоганиях, которых у него в последнее время становилось все больше, и спросил:

– Но как ты определишь, что такое боль?

– Скажи, ты подскакиваешь непроизвольно, когда сидишь? Зажмуриваешься? Всасываешь в себя воздух рывками? У тебя краснеет в глазах пятнистыми вспышками? Становится страшно, что ты сейчас упадешь?

– Нет.

– Значит, то, что ты испытываешь, – это не боль, – сказала Джилл. – Это дискомфорт, неудобство, всего лишь неприятные ощущения.

– Не боль?

– Неудобство – это не боль.

Ее то боль почти не проходит, сказала Джилл, к ней невозможно привыкнуть, невозможно не поражаться ей. Хорошо бы ее измерить, определить объем или вес и поделиться этим знанием с врачами, со всеми подряд, с водителями автобусов.

– Люди ахнут, когда узнают, какого она масштаба, – сказала она. – В нынешних обстоятельствах они просто не могут понять. Ты не можешь.

Они трудились над пазлом всерьез, в молчаливом соперничестве. Работая с полной отдачей, закончили сборку за девяносто минут; как только картинка была готова, Джилл разобрала ее, сложив детальки в коробку.

Потом они сидели перед телевизором и смотрели шоу, в котором четыре взрослые женщины кричали друг на друга перед живой аудиторией, состоявшей из взрослых женщин, которые тоже кричали. Между женщинами на сцене и женщинами в аудитории установилась непостижимая эмоциональная связь; чем сильней голосили те, кто на сцене, тем громче взрывались криками те, кто сидел на зрительских местах. Временами обе группы вопили во всю мощь; что то многовато страстей для часу дня, решил Боб.

Во время рекламной паузы наступила относительная тишина, и Боб повернулся к Джилл, которая пристально на него смотрела. Она спросила Боба, рассказывала ли она ему о своем новом обогревателе, и он ответил, что нет.

– Расскажи сейчас, – попросил он, и она рассказала.

Ее новый обогреватель, устройство непостоянное и таинственное, стоял себе в хладном молчании, несмотря на включенность, а затем с ревом оживал посреди ночи, когда Джилл спала, перегревался и дымил черным вонючим дымом, из за чего включалась пожарная сигнализация, которая будила соседей, которые дважды вызывали пожарных, которые натоптали грязи своими ботинками и погубили навеки ковры Джилл. В ее исполнении это было типичнейшее из плетений словес в том смысле, что проблемы слоились одна на другую и в совокупности их было не расплести. Слушая подобные истории, легко было заблудиться в зеркальном лабиринте ее несчастий; но Боб хотел быть полезным и потому старался докопаться до корня всякой проблемы в надежде найти решение и хоть чуть чуть да улучшить качество ее жизни.

– Надо отключать обогреватель перед тем, как ложишься спать, – сказал он.

– Так я отключила, Боб. О том я и говорю. Он сам включился, когда был вытащен из розетки.

– Не думаю, что такое возможно, – сказал Боб.

– Во всяком случае, он точно был не включен, когда я легла спать, – сказала она.

– Ну, это не одно и то же.

Они посмотрели рекламу стирального порошка, в которой плюшевый мишка вкрадчиво подбирался к стиральной машинке.

Джилл сказала:

– Его ждет разочарование.

Крикливая передача возобновилась, но Джилл отключила звук.

– Я еще не закончила про обогреватель, – сказала она.

– Давай, – сказал Боб.

Джилл помолчала, словно сбираясь с духом.

– Думаю, он не просто обогреватель, – сказала она наконец.

– А что же еще?<