Хризафий позвал двух своих рабынь, и они с кокетливым смехом попытались уговорить гунна помыться в одной из ванн. Министр подумал, что ему будет легче общаться с вымытым и надушенным варваром, но ошибся: Эдеко заподозрил неладное и отказался.

– Они боятся духов воды, – шёпотом объяснил переводчик.

– Да как они могут жить и плодиться в такой грязи? – простонал Хризафий.

Бигилас всё таки убедил Эдеко снять его меха и снаряжение и накинуть поверх туники мантию из египетской шерсти, расшитую золотыми нитями и отороченную горностаевыми шкурками, украшенными россыпью драгоценных камней. Гунн выглядел в ней нелепо: настоящим медведем в шелках. Руки у него были грубыми, как у плотника, а волосы походили на космы старой ведьмы, однако в новой для него надушенной одежде он чуть естественнее вписывался в обстановку триклиния  с видом на Мраморное море. Множество ламп и свечей окутали комнату сияющей дымкой, с моря дул прохладный ветерок, а кубок гунна постоянно наполнялся вином, так что у него заметно улучшилось настроение. Пришла пора обратиться к Эдеко с предложением.

Хризафий прекрасно знал, что гуннам не чужда была любовь к роскоши, и пусть они были всего лишь всадниками разбойниками, не привыкшими к городской жизни, их тоже манили дорогие товары и великолепие столичных дворцов. Они ненавидели римлян из зависти, а значит, подкупить их будет нетрудно. Не сложнее, чем ребятишек, мечтающих о вазе со сладостями. Первый министр целых десять лет боялся нанести решительный удар и уничтожить их властителя, Аттилу. Более того, он старался задобрить этого безумца щедрой данью и лишь растерянно моргал, когда её размер увеличился сначала от трёхсот пятидесяти фунтов золота, выплачивавшихся при жизни отца Аттилы, до семисот фунтов – в годы правления брата Аттилы, а затем более чем до двух тысяч – по требованию самого Аттилы. Таким образом, ежегодная выплата составляла сто пятьдесят тысяч солидов ! В 447 году для того, чтобы выплатить шесть тысяч фунтов, необходимых для заключения мирного договора, городским торговцам и сенаторам пришлось расплавить драгоценности своих жён. Кто то в порыве отчаяния покончил с собой. Более того, в казне осталось слишком мало денег для оплаты роскошных предметов во дворце Хризафия. Именно при Аттиле разрозненная масса кочевых племён, промышлявших набегами, превратилась в алчную и хищную империю. И это Аттила заменил разумную выплату дани откровенным грабежом имперских запасов. Стоит лишь убрать Аттилу, и союз гуннских племён разрушится сам собой. Один удар кинжала или нацеженный в кубок яд – и эта мучительная проблема Восточной империи будет решена.

Евнух благосклонно улыбнулся гунну и, кивнув переводчику Бигиласу, проговорил:

– Вам нравятся наши эпикурейские деликатесы, Эдеко?

– Что? – откликнулся варвар с безобразно набитым ртом.

– Еда, мой друг.

– Она хорошая.

Эдеко взял ещё одну пригоршню фруктов.

– В Константинополь приезжают лучшие повара мира. Они состязаются друг с другом, изобретая новые, удивительные рецепты. Их блюда – истинный праздник вкуса.

– Вы хороший хозяин, Хризафий, – одобрительно заметил гунн. – Я расскажу об этом Аттиле.

– Как лестно. – Министр пригубил глоток из кубка. – А вам известно, Эдеко, что человек с вашим положением и с вашими способностями может питаться подобными блюдами каждый день?

Тут варвар наконец помедлил и переспросил:

– Каждый день?

– Если бы вы жили у нас.

– Но я живу у Аттилы.

– Да, я знаю, но вы когда нибудь думали о жизни в Константинополе?

– А где я буду держать моих лошадей? – хмыкнул гунн.

Хризафий улыбнулся.

– Разве нам нужны лошади? Нам теперь незачем куда либо ехать.