— А куда-же?

— Да хочетъ, вишь, грамотѣ обучиться. Ну, подумайте!

— Да, ваша милость, не откажите! — подхватилъ тутъ Самсоновъ. — Вѣкъ за васъ Богу молиться буду.

— Мало еще своего дѣла! — продолжалъ брюзжать старикъ. — Батожьемъ-бы поучить — вотъ те и наука.

— Слышишь, Григорій, что умные-то люди говорятъ? — замѣтилъ Александръ Ивановичъ. — Знай сверчокъ свой шестокъ.

— Прости, Саша, — вступился младшій брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — свѣтъ, а неученье — тьма. Отчего мы съ тобой изъ деревни до сихъ поръ толковаго отчета никакъ не добьемся? Оттого, что прикащикъ y насъ и въ грамотѣ, и въ ариѳметикѣ еле лыко вяжетъ. Я, правду сказать, ничего противъ того не имѣю, чтобы Григорій поучился читать, писать, да и счету.

— А я рѣшительно противъ того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вонъ; мѣшаете только серіознымъ дѣломъ заниматься.

— Иди, иди! чего сталъ? — понукалъ Ермолаичъ Самсонова, дергая его за рукавъ. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!

Нехотя поплелся тотъ за старикомъ. Господа же принялись опять за свое "серіозное дѣло".

— Уморительный старикашка съ своей поговоркой, — говорилъ Александръ Ивановичъ, собирая карты. — Экая шваль вѣдь пошла, экая шваль: ни живого человѣческаго лица! Ну, подумайте!

Дѣйствительно, счастье ему измѣнило; брать его то-и-дѣло объявлялъ квинты, четырнадцать тузовъ и насчитывалъ за шестьдесятъ и за девяносто. Александръ Ивановичъ потерялъ терпѣніе.

— Нѣтъ, въ пикетъ тебѣ теперь безсовѣстно везетъ! — сказалъ онъ. — Заложи-ка лучше: банчикъ.

— Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.

При разсчетѣ оказалось, что запись младшаго брата превышала запись старшаго на двѣнадцать рублей.

— Вотъ эти двѣнадцать рублей и будутъ моимъ фондомъ, объявилъ онъ.

— Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банкъ.

Но счастье не повернулось: карта понтирующаго была бита и фондъ банкомета удвоился.

— Ва-банкъ!

Фондъ учетверился.

— Ва-банкъ!

— Да что-жъ это, братъ, за игра? — замѣтилъ Петръ Ивановичъ. — Ты будешь этакъ удваивать кушъ, пока не сорвешь наконецъ банка?

— Это — мое дѣло.

— Ну, нѣтъ! Предѣлъ ставкамъ долженъ быть. Еще два раза, такъ и быть, промечу.

— Еще десять разъ, голубчикъ!

— Ладно, пять разъ — и баста.

Но всѣ пять разъ удача была опять на сторонѣ банкомета. Проигравшійся съ досады плюнулъ и помянулъ даже чорта.

— Полторы тысячи съ лишкомъ! Да y меня и денегъ такихъ нѣтъ.

— Такъ вотъ что, Саша, — предложилъ Петръ Ивановичъ. — Я смараю тебѣ всю сумму; уступи мнѣ только всѣ права на Самсонова. — Какъ такъ?

— А такъ, что до сихъ поръ онъ принадлежалъ намъ обоимъ; а впредь онъ будетъ исключительно мой.

— Что за фантазія!

— Ну, чтожъ, идетъ?

— Идетъ!

Петръ Ивановичъ стеръ со стола всю свою запись, а затѣмъ крикнулъ:

— Самсоновъ!

Самсоновъ показался на порогѣ.

— Подойди-ка сюда. До сегодняшняго дня y тебя было двое господъ: вотъ Александръ Ивановичъ да я. Теперь мы заключили съ нимъ полюбовную сдѣлку: онъ уступилъ мнѣ всѣ свои права на тебя.

Сумрачныя еще черты молодого камердинера просвѣтлѣли.

— Такъ-ли я уразумѣлъ, сударь? У меня будетъ одинъ всего господинъ — ваша милость; а y Александра Иваныча одинъ Ермолаичъ?

— О Ермолаичѣ y насъ рѣчи не было; онъ остается при томъ, при чемъ былъ.