"Погибать, такъ погибать! По крайней мѣрѣ натѣшусь еще надъ этимъ мерзавцемъ".

Онъ самъ уже налилъ себѣ второй бокалъ и съ задорной усмѣшкой спросилъ банкира, правда-ль, что тотъ прибылъ въ Питеръ лѣтъ двадцать назадъ съ грошомъ въ карманѣ.

— Побольше: съ полтиной, — отвѣчалъ Липпманъ, ни чуть какъ будто не обидясь, а напротивъ, самодовольно улыбаясь. — Во всякомъ гешефтѣ, г-нъ рыцарь, только начало трудно. Въ первый годъ изъ полтины y меня стало пятьдесятъ рублей, во второй — триста, а въ третій — десять тысячъ.

— Изъ трехъ сотъ рублей въ одинъ годъ десять тысячъ! Это какимъ же чудомъ?

— Не чудомъ, а казенной поставкой. Подрядился я поставить для арміи десять тысячъ епанчей…

— Десять тысячъ епанчей на триста рублей? Значитъ, одну епанчу за три копейки? Кто вамъ это повѣритъ!

— Хе-хе-хе-хе! Триста рублей моихъ пошли только на первую смазку, чтобы получить поставку. (Онъ наглядно показалъ пальцами, какъ смазываютъ.) Другіе брались поставить кто по восемь рублей, кто по семь, а я по шесть рублей за штуку. Ну, поставка и осталась за мною.

— Да по сколько же вамъ самимъ обошлась каждая штука?

— По сколько? (Онъ лукаво подмигнулъ однимъ глазомъ.) По шесть съ полтиной.

— Такъ, стало-быть, въ прямой себѣ убытокъ?

— Мнѣ епанчи, что поставилъ, по полтинѣ убытку.

— А то еще за какія жъ?

— За тѣ, что не поставилъ.

— Простите, г-нъ Липпманъ, но я васъ не понимаю.

— Не понимаете? Ха! А дѣло, кажется, ясное: по квитанціи я сдалъ будто бы всѣ десять тысячъ штукъ, а взаправду приняли отъ меня шесть тысячъ.

— Такъ что за непоставленные четыре тысячи вы положили себѣ въ карманъ ни за что, ни про что, двадцать четыре тысячи рублей?

— "Ни за что, ни про что" — пхе! За труды-съ. Да и то не двадцать четыре, а только половину — двѣнадцать тысячъ.

— А остальныя двѣнадцать тысячъ пошли въ чужіе, что ли, карманы?

— А то какъ же? Извѣстно, за коммиссію, подѣлились совсѣмъ по-братски. Никому не обидно.

— Окромѣ казны-матушки да бѣдныхъ солдатиковъ.

— Казна-матушка не плачетъ, а солдаты тоже не остались безъ епанчей.

— Да вѣдь на четырехъ тысячъ человѣкъ ихъ не хватило?

— Новыхъ епанчей не хватило, но старыхъ — сколько угодно. Хе-хе-хе-хе!

И, чрезвычайно довольный эффектомъ, произведеннымъ на наивнаго собесѣдника ловкой аферой, Липпманъ наполнилъ оба бокала въ третій разъ.

— За казну-матушку!

— Не лучше ли за ея грабителей?

Это было уже не въ бровь, а въ глазъ. Банкиръ не выдержалъ, быстро всталъ со стула и прошипѣлъ:

— Это вамъ, сударь мой, такъ не сойдетъ!

"Наконецъ-то отвязался!" — сказалъ самъ себѣ Самсоновъ и принялся опять за ѣду.

Но наѣсться всласть ему все-таки не пришлось. Отъ входныхъ дверей раздался знакомый ему голосъ:

— Ба, ба, ба! онъ и въ самомъ дѣлѣ тутъ. А я за него отдувайся!

Передъ нимъ очутился бедуинъ, въ сообществѣ двухъ другихъ маскированныхъ. Рыцарь нашъ едва успѣлъ отереть себѣ салфеткой ротъ и опустить забрало.

— Чего же ты, Петя, притворялся инвалидомъ? — продолжалъ Александръ Шуваловъ. — А Юліана Менгденъ мнѣ проходу не даетъ: "Каинъ! гдѣ братъ твой Авель?" — "Дома, говорю, — прикованъ, какъ Прометей, къ скалѣ-дивану". — "Неправда, говоритъ, — я сама съ нимъ говорила. Отыщите мнѣ его". А ты, глядь, и вправду тутъ. Ступай-ка, ступай, пока не совсѣмъ еще впалъ въ немилость.