Ему почудился чей-то шепот, и Людовик прикрыл глаза, не желая вступать с кем-либо в разговор. Пусть все оставят его в покое.

Но они уже близко, возле кровати… шепчутся, суетятся.

Кто-то улегся рядом с ним в постель. Кто осмелился?!

Он с трудом заставил себя приподнять голову.

И увидел обнаженную девушку.

Должно быть, он бредит. Но почему в бреду ему грезятся обнаженные девушки? Ни в снах, ни наяву Людовик никогда не вожделел их. Обнаженные девушки не снились ему ни разу. Он не из тех мужчин, кого одолевают похотливые видения.

Он воскликнул:

– Что это значит?!

Потрясение, вызванное зрелищем обнаженной женской плоти, мгновенно вывело его из апатии, вернуло, казалось, силы, отнятые болезнью, возможно, придало новые, какими он и не обладал раньше.

Выстроившись около кровати, наблюдали за ним онемевшие в ужасе придворные.

Он узнал графа Блуа и поэта Тибо Шампанского. На этот раз обычно болтливый сладкоголосый менестрель молчал, словно проглотил язык.

Первым из придворных решился заговорить Арчибальд де Бурбон.

– Милорд, – попытался он успокоить короля, – мы хотели только немного согреть вашу постель.

– Кто эта женщина?

У бедной девчонки душа упорхнула в пятки. Зато Тибо обрел свойственную ему наглость.

– Та, которая знает, как согреть вас, сир! – заявил он хладнокровно.

Омерзение и ненависть к этому человеку переполнило Людовика до краев.

Он возвысил голос:

– Кто посмел привести ее сюда?

– Сир… – начал было Тибо.

– Значит, это были вы, милорд, – догадался Людовик. – Так заберите ее отсюда немедленно.

Он продолжил уже спокойно и с достоинством:

– Я никогда не осквернял изменой супружеское ложе и не сделаю этого сейчас. Вы очень ошиблись, если сочли меня подобным себе. Я это запомню.

Девица перевела растерянный взгляд с Людовика на мужчин, столпившихся возле кровати.

Арчибальд подал ей знак убираться прочь. Схватив свою одежду, она в чем мать родила выскользнула вон из шатра.

После ее ухода Арчибальд сделал попытку продолжить объяснения:

– Мы беспокоились за вас, сир. Ваше тело показалось нам таким ледяным, и мы не могли придумать иного способа…

– Оставьте меня, – приказал Людовик. – И если кто-то из вас опять вздумает унизить меня подобным образом и покуситься на мою добродетель, запомните: я буду глубоко вами недоволен.

Все потянулись к выходу. Тибо внутренне корчился от смеха, остальные были смущены случившимся конфузом.

Выглядел он, однако, очень неважно, слабость его одолевала, а то, что он обнаружил в лагере, совсем привело его в уныние.

Жара была изнуряющей. От мух и еще каких-то насекомых, роящихся везде, не было спасения. Армия разлагалась на глазах, словно оставленное под палящим солнцем мертвое тело. Трудно было поверить, что Господь на стороне королевского воинства.

Сделаны были попытки пробить тараном бреши там, где стены казались уязвимее, перебросили через реку временный мост, чтобы подойти к главным крепостным воротам, но хлипкое сооружение рухнуло, и несколько сотен человек посыпались вместе с остатками моста в воду. Многие утонули, еще больше оказались покалеченными. Это было еще одно постыдное поражение.

Во время осмотра лагеря Людовик столкнулся с Тибо Шампанским. Он ощутил неловкость при встрече с этим человеком, напоминавшим ему о ночной сцене в спальне, когда, обнаружив возле себя голую девицу, он решил, что бредит, но вдруг увидел неподалеку мерзкого трубадура с язвительной усмешкой на лице. Того самого наглого поэта, который осмелился сочинять непристойные вирши о Бланш.