Филипп быстро разочаровался в Симоне. Такой горе-дипломат ему был не нужен, а как полководец Симон мог лишить его половины подданных, уложив их мертвыми на поле битвы.

Он понял, что церковь блюдет собственные интересы и ей нет дела ни до простых смертных, ни до королей, правящих народами. И раз церковь подставляет королям советников и полководцев, подобных Симону Монфору, то у нее и разума тоже не хватает.

Но не мог же король Франции, католической страны, объявить об этом открыто.

Религиозным фанатиком Филипп никогда не был, но Бога опасался, а с Папой Римским предпочитал не ссориться.

Иннокентий направил ему жесткое послание с требованием присоединиться к крестовому походу, раз граф Тулузский является его вассалом. В конце письма Иннокентий еще добавил фразу, начертанную на пергаменте собственной рукой: «Истинный христианин не может остаться равнодушным, когда христианское воинство, собранное Папой, проливает кровь за правое дело».

– Правое дело! Христианское воинство! – восклицал Филипп. – Я бы расхохотался, если бы не горе о погибших моих подданных. О каком правом деле и христианстве идет речь, когда кровь льется рекой? Кому нанесли вред альбигойцы? Только лишь Папе Римскому – упрямому болвану. Господь сам бы наказал их, если бы они нарушили его заповеди. Но ведь не вдолбишь в башку Папе Римскому, что он ошибся.

Король Франции ответил Папе посланием:

Это был ловкий ход, потому что никто не мог утверждать с чистой совестью, что мир был нарушен по вине веселых еретиков.

Разумеется, альбигойцам не нужна была война. У них было вдоволь еды, вина и им хотелось жить мирно и рассуждать о справедливости.

Но стремление к свободе мышления наказуемо, как самое страшное из преступлений.

В 1213 году Симон де Монфор выиграл битву против ополчения альбигойцев, и Филипп послал Людовика посмотреть, как будут вести себя крестоносцы, осаждающие Тулузу.

Людовик вернулся больным от увиденных им ужасов.

Прекрасная Тулуза превратилась в пепелище и подверглась разграблению «христианским воинством». На кладбищах не хватало места для погибших горожан.

Филипп и Людовик уединились в комнате и провели там несколько часов. Никто даже из самых доверенных придворных не слышал, о чем говорили отец с сыном.

Но то, что при расставании Филипп положил свою крепкую руку на плечо Людовика, кто-то углядел сквозь замочную скважину. Людовику тогда уже исполнилось двадцать шесть лет. Он стал вполне зрелым мужчиной, кому можно было доверить управление государством.

И еще придворные услышали, как Филипп Август сказал:

– Буду молиться о том, чтобы Симон де Монфор и его солдаты поплатились жизнью за свои злодейства, ибо все-таки верую в справедливость Господню!

Однако Господь или был глух и слеп, или не захотел услышать молитвы короля, так как Симон де Монфор одерживал одну победу за другой.

Кровавые ручьи орошали благодатную землю южной Франции. Войне не видно было конца.

Папа Иннокентий благополучно отдал Богу душу, на его место на престол избрали нового Папу – Раймонда. Графа Тулузского вместе с малолетним сынишкой заключили в темницу, когда большая часть его владений уже была занята крестоносцами.

Господь напомнил о себе, о своей всевышней воле лишь через пять лет жестокой бойни, когда каменная лавина обрушилась и погребла под собой Симона де Монфора у крепостных стен Тулузы, которую он неоднократно брал штурмом, отдавал противнику и снова отвоевывал.

Как бы Филипп Август ни плакался и ни терзал свою совесть, он был католическим монархом, вынужденным подчиняться Папе, тем более что еще не так давно навлек на себя и на свою страну бедствие церковного отлучения.

Безумие, которое творилось по воле церкви на протяжении уже многих лет, противоречило его разуму и врожденному чувству справедливости.