Шел проливной дождь. Турецкий флот прибавил до 8 кораблей. Не можем понять, отчего турки на нас не выходят. Не имеют ли они в предмет удержать единственно все силы наши у Тенедоса, дабы мы не могли делать диверсий на острова. Кроме полного адмирала, видны у них еще два вице-адмирала».

А турки все медлили с выходом своего флота. Чего им теперь не хватало для решимости, было совершенно не ясно! Может, лазутчики попались недобросовестные, может, корабли оказались не готовыми, может капудан-паша не поверил Сенявину! Уже вернулся из-под Сало-ник Грейг, уже захватив немало торговых судов, пришел отряд из Смирны, а из Дарданелл так никто и не выглянул. Противники выжидали и стерегли друг друга. Но если Сенявина время не очень тревожило, то турок поджимал голод и вероятность городского бунта. Так долго продолжаться не могло и что-то должно было неминуемо произойти, тем более что лазутчики доносили: «Продовольственные запасы истощены и в столице уже чувствуется голод».

2 апреля, у входа в Дарданеллы прошла очередная смена караула. «Рафаил» и «Ярослав» сменили «Мощный» и «Венус». Для удобства легли на якорь в восьми верстах от пролива у маленького каменистого островка Маври, чтобы наливаться там по потребности водой. Вахты сменялись вахтами, а море оставалось пустынным. Турки упорно не желали выбираться из своей норы.

Дни шли за днями. К стоящим у Тенедоса главным силам подошли еще два линкора с Адриатики. Сенявин, сколько мог, наращивал свои силы, готовясь к решающей схватке за проливы. Дозорные корабли уныло качались в дремотных волнах, а турки все не показывались. С каждым днем уменьшался и без того скудный обеденный рацион.

– Вот уж не думали, что на войне такая скучища будет! – говорили промеж себя мичманы.

– Подождите малость! Еще так порезвитесь, что чертям тошно станет! – утешали их умудренные службой и жизнью лейтенанты.

Меж тем наступило время Пасхи, самого любимого праздника православного мира. Ночь выпала тихая и темная. В полночь эскадра украсилась разноцветными фонарями. Пушка с «Твердого» возвестила о начатии ночного бдения. Палубы были загодя очищены для молящихся. Тысячи офицеров, матросов и солдат, стоя с зажженными свечами в руках, слушали пение церковных хоров и глядели на крестный ход на шкафутах своих кораблей. Вот, наконец, священники, возглавляющие ход, спустились по трапу, словно вестники Неба, и произнесли извечное: – Христос Воскресе!

Из воспоминаний Броневского: «Офицерский запас уже давно истощился, морской провизии матросам выдавали так же скупою рукою; надеялись что-нибудь достать на Имбро; но я возвратился оттуда по пословице: ездил ни про что, привез ничего. В полночь, на праздник Пасхи, слушали заутреню, любовались пальбою со флота и Тенедосской крепости и сами, при громе артиллерии, обнялись, похристосовались по-братски, поздравили друг друга с великим праздником, а разговелись черным размоченным сухарем. Не привыкнув в такой день столь строго поститься, хотя мы шутили, но недолго; скоро все разошлись по каютам философствовать, предаваться романтическим мечтаниям, один лег спать, другой пел заунывные песни. Матросы, также сбивались с ладу, прохаживались на шканцах в новых мундирах, вспоминали, как в России в сие время уже все веселы и также шутили с горем пополам. К вечеру с флота виден был идущий баркас; оный пристал к нашему борту, наполненный баранами, бочонками вина, корзинами яиц и зелени. Какая радость! Адмирал вспомнил о нас и, уделив из своего запасу, прислал нам разговеться. Подарку этому мы так обрадовались, что тотчас развели на кухне огонь, часто посылали торопить поваров и, наконец, в полночь сели обедать. На рассвете и матросы разговелись: начались игры и песни, все были довольны, забыли прошедшее и с большим удовольствием наслаждались настоящим».