|
– Не собираешься находиться в Риме?! – переспросил Рутилий Руф срывающимся голосом. – Не собираюсь находиться в Риме, – повторил Марий и осклабился с мрачным удовлетво-рением. – Я как раз вспомнил обет, который я дал Magna Mater перед тем, как разбил герман-цев: в случае победы я совершу паломничество в ее храм в Пессинунте. – Гай Марий, ты не можешь этого сделать! – молвил Рутилий Руф. – Могу, Публий Рутилий! И сделаю! Сулла опрокинулся на спину, хохоча. – Призрак Луция Гавия Стикса! – проговорил он. – Кого-кого? – переспросил Рутилий Руф, неизменно готовый внимать слухам, чтобы по-том их разболтать. – Покойного племянника моей покойной мачехи, – объяснил Сулла, не переставая смеять-ся. – Много лет тому назад он перебрался в мой дом – тогда он принадлежал моей ныне покой-ной мачехе. Его цель заключалась в том, чтобы избавиться от меня, излечив Клитумну от привя-занности ко мне: он полагал, что сможет меня затмить. Но я просто уехал, вообще уехал из Рима. В результате он не мог затмить никого, кроме самого себя, в чем и преуспел. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы смертельно надоесть Клитумне. – Сулла перевернулся вниз жи-вотом. – Вскоре после этого он скончался. – Голос Суллы звучал задумчиво; продолжая улы-баться, он издал театральный вздох. – Я опрокинул все его планы! – Что ж, будем надеяться, что возвращение Квинта Цецилия Метелла Нумидийского, про-званного Хрюшкой, окажется такой же бессмысленной победой, – ответил Марий. – За это, я и пью, – сказал Сулла и выпил. Наступившую тишину было нелегко нарушить, ибо былое согласие отсутствовало, и ответ Суллы не смог его вернуть. Возможно, размышлял Публий Рутилий Руф, былое согласие зижделось на целесообразности и боевом братстве, а не на истинной, глубоко укоренившейся дружбе. Но как они могут предать забвению годы, проведен-ные в битвах с врагами Рима? Как могут позволить навеянной пребыванием в Риме размолвке затмить память о прошлом? Конец прежней жизни положили действия трибуна Сатурнина. Са-турнин, возжелавший сделаться правителем Рима, а также некстати постигший Мария удар… Нет, все это чепуха, сказал Публий Рутилий Руф себе самому. Оба – мужи, предназначенные для великих дел, таким негоже сидеть дома и отходить в домашнем уюте от дел. Случись война, ко-торая потребовала бы от них совместно взяться за оружие, или революция, подстрекаемая новым Сатурниным, – и они стали бы дружно мурлыкать, как пара котов, вылизывающих друг дружке мордочки. Разумеется, время не стоит на месте. Ему и Гаю Марию уже по шестьдесят, Луцию Корне-лию Сулле – сорок два. Не имея привычки подолгу смотреться в зеркало и выискивать что-то в глубинах изображения, Публий Рутилий Руф не мог с уверенностью утверждать, что возраст не дает себя знать, однако зрение его по крайней мере не подводило: сейчас он отлично видел Гая Мария и Луция Корнелия Суллу. В последнее время Гай Марий несколько отяжелел, чего не могла скрыть даже его новая тога. Впрочем, он всегда был крупным мужчиной, что не мешало его гармоничному телосложе-нию: даже сейчас излишек веса был равномерно распределен по плечам, спине, бедрам и брюш-ку, вовсе не казавшемуся оплывшим; дополнительный груз не столько отягощал его, сколько разглаживал морщины на его лице, которое было теперь крупнее и округлее, а также отличалось – из-за поредевших волос – высоким лбом. Не желая обращать внимания на левосторонний по-лупаралич Мария, Рутилий Руф восхищался вместо этого его замечательными бровями, такими же кустистыми и непокорными, как и всегда. О, что за трепет вызывали брови Гая Мария в душах многочисленных скульпторов! Скульпторы, жившие в Риме и вообще в Италии, получив заказ на ваяние из камня портрета Мария для какого-нибудь города, общины или просто незанятого пространства, куда просилась скульптура, еще не успев взглянуть на Гая Мария, знали, с чем им предстоит столкнуться. |
