Почерк был Кирюшин. Вне всякого сомнения. Она узнала бы его из тысяч других. Нетерпеливые, подталкивающие друг друга буквы, заносчивые гласные и поникшие согласные. Фраза была выведена белилами прямо на стекле, но предназначалась она не тем, кто рано или поздно войдет в квартиру, чтобы вынуть Кирюшу из петли. Она предназначалась улице, небу, стене напротив. И все потому, что была написана задом наперед, в зеркальном отображении.

— Что это значит? — едва придя в себя, спросила Настя у Пацюка. Он стоял перед ней на коленях и держал ватку с нашатырем.

— Должно быть, предсмертная записка вашего брата. — Стажер наконец-то отнял от ее носа нашатырь. — Ведь это он написал?

— Он…

— .Вот видите.

— Это ведь английский, да?

— Английский. Вам перевести?

— Если можно. Английского я не знаю.

— Прощай, девушка-птица, — с выражением прочел Пацюк. И, не удержавшись, добавил:

— По-моему, очень романтично…

— А кто это — девушка-птица? Та, что позвонила в милицию?

Настина приземленность не понравилась влюбленному стажеру, и он смешно сморщил нос.

— Возможно.

— Так это он из-за нее такое с собой сотворил?

— Не думаю. — Насте даже показалось, что парень обиделся. — Во всяком случае, ничто на это не указывает. Ее имени он не называет. Да вы поговорите с ней, может быть, что-нибудь прояснится.

— Я поговорю…

Отлепившись от Пацюка, Настя начала свое тягостное путешествие по комнате.

Напротив окна с испугавшей ее надписью стояла широкая низкая кровать со сбитым в ком бельем. Настя помяла в руках кончик простыни: ткань была добротная и явно дорогая. На таком белье никогда не спят супруги, осточертевшие друг другу под завязку.

Только — страстные любовники в период их первых ночей.

Настя тяжело вздохнула: никогда, никогда у нее не будет такого белья… Никогда она не расстелет его и не погрузит в него чисто вымытое тело. Разве что зугдидские или цхалтубские родственники Зазы — только они могут рассчитывать на подобную шелковую роскошь в гостевой половине дома…

— Неплохо жил ваш братец, а? — совсем не к месту сказал Пацюк.

Настя оставила его замечание без ответа, опустилась на колени и заглянула под кровать: куча окурков и пустых бутылок с самыми разными этикетками. Спиртное. Странно: когда Кирюша уезжал из дому, он не брал в рот ничего крепче кефира. А всего-то три года прошло!.. Впрочем, кто знает эти Большие Города? В них время идет совсем по-другому.

Мебели в комнате, если не считать кровати и низкого журнального столика, почти не было. Не было в ней и вещей. Только огромный плоский телевизор с разбитым экраном в комплекте с видеомагнитофоном и уйма кассет. Кассеты стояли стопками и валялись просто так. И еще — музыкальный центр, находившийся в таком же плачевном состоянии, что и телевизор. Было похоже, что кто-то сознательно, с остервенением и сладострастием уничтожал дорогую технику. Кто-то…

Наверняка это сделал сам Кирюша. И почему он не вернулся домой, бедняжка?

Настя подняла пару пепельниц с засыпанного пеплом и всего в пятнах ковра и направилась к выходу из комнаты. И только у самой двери обернулась.

— А что это там нарисовано?

Пацюк тяжело вздохнул. Когда-то лихо подогнанные под евростандарт стены были испохаблены множеством рисунков. Вернее, рисунок был один, но постоянно повторяющийся: божья коровка. Сколько их было, маленьких и больших изображений? Сто, триста, пятьсот?.