Трудно представить себе, что может произойти и на что может сделаться способен человек, коль скоро обиженное и возбужденное воображение его усвоит себе какое-нибудь убеждение, найдет подходящий образ. Генерал глубоко уверовал, что Анпетов негодяй, и сквозь призму этого убеждения начал строить его жизнь. Само собой разумеется, что это был вымышленный и совершенно фантастический роман, но роман, у которого было свое незыблемое основание и который можно было пополнять и варьировать до бесконечности.

Во всяком случае, все это наполняло бездну праздного времени и, в то же время, окончательно уничтожало в генерале чувство действительности. Стрелов понял это отлично и с большим искусством поддерживал фантастическое настроение генеральского духа.

Каждое утро генерал, сидя за чаем и попыхивая трубку, машинально выслушивал рапорт Стрелова о вчерашних операциях и тотчас же свертывал на любимый предмет.

– Ну, а как… негодяй?

В ответ Антон, не то скорбно, не то как бы едва воздерживаясь от смеха, махал рукой.

– Новенькое что-нибудь начудил?

– Дележка у них, этта, была! – говорит Стрелов, словно умирая от смеха.

– И что ж?

– Вычисление делал. Это, говорит, мне процент на капитал, это – моя часть, значит, как хозяина, а остальное поровну разделил. Рабочие даже сейчас рассказывают – смеются.

– Однако… это важно! это даже очень важно!

– Помилуйте, ваше превосходительство! нестоящий это совсем человек, чтобы вам, можно сказать, так об нем беспокоиться!

– Нет, мой друг, не говори этого! не в таком я звании, чтоб это дело втуне оставить! Не Анпетов важен, а тот яд, который он разливает! вот что я прошу тебя понять!

– Яд – это так точно-с! Отравы этой они и посейчас промежду черняди довольное число распространили. Довольно, кажется, с ихней стороны было уж низко из одной чашки с мужиками хлебать – так нет, и этого мало показалось!

– А что еще?

– Помилуйте! позвольте вам доложить! Теперича сами с сохой в поле выходят, заодно с мужиками все работы исполняют!

– Негодяй!

– Истинное, ваше превосходительство, вы это слово сказали. Именно не иначе об них теперича заключить можно!

– Да ты видел?

– Самолично-с. Вечор иду я из Петухов, и он тоже за сохой домой возвращается. Только я, признаться, им камешок тут забросил: "Что, говорю, Петр Иваныч, видно, нынче и баре за соху принялись?" Ну, он ничего – смолчал.

– Негодяй! – почти задавленным голосом произносил генерал.

– А все-таки, позвольте вам доложить: напрасно себя из-за них беспокоить изволите!

– Нет, мой друг, это слишком важно! это так важно! так важно! Знаешь ли ты, чем такие поступки пахнут?

– Оно, конечно, ваше превосходительство, большая смута через это самое промежду черняди идет!

– Ну, вот видишь ли!.. Значит, и простой народ… крестьяне… как они на эти поступки смотрят?

– Которые хорошие мужички – ни один не одобряет. Взять хоть бы Лександра-телятник или Пётра-бумажник – ни один, то есть, и ни-ни! Ну, а промежду черняди – тоже не без сумления!

– А что в Писании сказано? "Пасите овцы ваша" – вот что сказано! Ты говоришь: "Не извольте беспокоиться", а кто в ответе будет?

– В ответе – это так точно, другому некому быть! Ах! только посмотрю я, ваше превосходительство, на чины на эти! Почет от них – это слова нет! ну, однако, и ответу на них лежит много! то есть – столько ответу! столько ответу!

– Кому много дано, с того много и взыщется.