– Вот как!

– Уж такая-то выжига сделался – наскрозь на четыре аршина в землю видит! Хватает, словно у него не две, а четыре руки. Лесами торгует – раз, двенадцать кабаков держит – два, да при каждом кабаке у него лавочка – три. И везде обманывает. А все-таки, помяните мое слово, не бывать тому, чтоб он сам собой от сытости не лопнул! И ему тоже голову свернут!

– Проворуется, значит?

– Не то что проворуется, а нынче этих прожженных, словно воронья, развелось. Кусков-то про всех не хватает, так изо рту друг у дружки рвут. Сколько их в здешнем месте за последние года лопнуло, сколько через них, канальев, народу по миру пошло, так, кажется, кто сам не видел – не поверит!

– А у нас, брат, толкуют, что в русском человеке предприимчивости мало! А как тебя послушать, так, пожалуй, ее даже больше, чем следует!

– Уж на что вороватее. Завелось, например, нынче арендателев много: земли снимают, мельницы, скотные дворы – словом, всю помещичью угоду в свои руки забрали. Спроси ты у него, кто он таков? Придет он к тебе: в кармане у него грош, на лице звания нет, а тысячным делом орудовать берется. Одно только и держит на уме: "Возьму, разорю и убегу!" И точно, в два-три года всё до нитки спустит: скотину выпродаст, стройку сгноит, поля выпашет, даже кирпич какой есть – и тот выломает и вывезет. А под конец и сам в трубу вылетит!

– Так, значит, насчет собственности-то и у вас не особенно крепко? Ну, по крайней мере, хоть насчет чистоты нравов… надеюсь, что в этом отношении…

– Это насчет снохачей, что ли?

– Какие тут снохачи… снохачи – это, братец, исключение… Я не об исключениях тебе говорю, а вообще…

– А вообще – так у нас французская болезнь есть. Нынче ее во всякой деревне довольно завелось.

– Как же это так, однако ж! Ни к собственности уважения, ни к нравственности! Согласись, что этак, наконец, жить нельзя!

– Да кабы не палка – и то давно бы оно врозь пошло.

– Позволь! ты говоришь: "Кабы не палка!" Но ведь нельзя же век свой с палкой жить! Представь себе, что палки нет… ведь можно себе это представить?

– Никак этого представить нельзя!

– Ну, да представь, однако! Все только палка да палка – это даже безнравственно! Должно же когда-нибудь это кончиться! Что ж будет, если палку, наконец, сократят?

– А то и будет, что все врозь пойдет!

– Послушай! Да какой же еще больше розни, чем та, которая, по твоим же словам, теперь идет! Ни собственности, ни нравственности. Французская болезнь… чего хуже!

– Это так точно!

– Так что же палка-то твоя делает? отчего ж она никого не исправляет?

– Ну, всё же поберегаются!

– Поберегаются… Хрисашка, например! И ведь поди, чай, этот самый Хрисашка, если не только что украсть у него, а даже если при нем насчет собственности что-нибудь неладно сказать, – поди, чай, как завопит!

– Само собой, завопит!

– А он, как ты сам говоришь, чуть не походя ворует. Вот и теперь, пожалуй, Гололобову в карман руку запускает!

– Запущает – это верно.