Это было совсем не то, о чем она читала раньше. Да, он тоже писал о войнах, которые разрушали Монтеверде, о борьбе за независимость против франков и ломбардцев, но он писал также о восстановлении справедливости и милосердии. Писал о междоусобицах, об интригах знатных семейств, которые воевали друг с другом, о том, как совет распался под давлением извне и внутри. Как первый Лигурио, их предок, напал на Монтеверде и захватил город, о падении республики, оказавшейся под властью ломбардского тирана.

«Если царство делится на части, это царство не может устоять, – написал Лигурио, вспоминая Евангелие святого Марка. – Если семья делится на части, ни один не может устоять».

Было воскресенье, работа на рудниках прекратилась, город затих, дома и улицы занесло снегом. За чтением Элейн пила ликер с пряностями, который Дарио перед тем проверил и оставил согреться у огня. В последний раз она глядела на снег из окна гостиной леди Меланты. Тогда она чувствовала себя несчастной, потеряв Раймона, думала, что никогда в жизни больше не улыбнется. Теперь это казалось просто детской обидой.

Раймон был хорошим человеком, преданным рыцарем, покорным синьору и церкви. Он не умрет без отпущения грехов, и ад ему не грозит. Ей снова захотелось домой, в солнечные леса Сейвернейка, захотелось кому-нибудь рассказать о своих тревогах и сомнениях. Этой ночью у нее начался месячный женский цикл, явный признак того, что никакого ребенка она не носит. Она почувствовала большое облегчение с примесью сожаления и вины.

Но перед нею была книга деда, и она продолжала ее читать, постепенно осознавая, чего принц Лигурио хотел для Монтеверде.

Поздним вечером у Нима было игривое настроение. Он бегал из угла в угол по комнате, стаскивал с кровати на пол вышитые подушки. Щенок дважды гулял с Дарио, однако не любил надолго оставлять свой пост. Элейн пожертвовала ему большую кисть из золотых ниток, которую он уже отгрыз от кровати и цена которой равнялась годовому заработку любого рудокопа. Ним использовал ее вместо игрушки, зато от его когтей не пострадала великолепная резная дверь. Элейн играла со щенком, пока кисть не закатилась под кровать. Ним заметно вырос и уже не мог залезть под нее, чтобы дотянуться до золотой игрушки. Он вдруг бросил свое занятие, кинулся к окну и начал царапать подоконник. От его рычания задрожало стекло в лампах.

– Тихо! – приказала она, пытаясь успокоить возбужденного пса.

Ним все не мог решить, то ли ему хочется и дальше царапать когтями подоконник, то ли прыгнуть ей на колени. Наконец он все-таки предпочел Элейн и сунул нос в щель приоткрытого окна. Элейн крепко держала его, не позволяя снова залаять. Но он терпел лишь несколько минут, затем вскочил на подоконник, ударил лапой в стекло, и окно распахнулось, впуская морозный воздух. Ним смотрел на улицу, радостно вертя хвостом. Его лай эхом отдавался на пустой улице, подхваченный другими собаками.

Когда Элейн стаскивала щенка на пол, ее внимание привлекло какое-то движение внизу, и она увидела Маттео, стоящего в проходе между домами. Он сразу отвернулся. Столкнув Нима с подоконника, она заперла окно, и щенок бросился к двери, которую в это время открывал Дарио.

– Ваша светлость, не позволяйте собаке...

– Маттео! Он там! – Она успела перехватить Нима, рвущегося на улицу.

Дарио замер.

– Где?

– В проходе напротив. Быстрее! Ты увидишь его следы.

Юноша исчез за дверью. Элейн с трудом пристегнула к ошейнику прыгающего Нима поводок, но, пока набрасывала плащ и хватала вуаль, чтобы прикрыть лицо, щенок вырвался. Таща за собой поводок, он снова вскочил на подоконник, крутился, что-то вынюхивал, наверное, мышь.