В дверь постучали – просунулся Джо Элегант и вручил Фауне записку. Она прочла, заулыбалась:

– Вот ведь какой этот Мак. Небось, и пакость сделает, а все равно на него не сердишься. Неотразимый мужчина, одно слово – джентльмен.

– Что он там натворил? – спросила Агнесса.

– Пока вроде ничего… Вы только послушайте, каков слог: «Мак с ребятами имеют честь просить Вас пожаловать завтра после полудня в гости – на стаканчик винца и для важного разговору. Приглашаются также девочки. R. S. V. Р. []. Мог бы просто крикнуть под окошком, так нет же – «имеет честь просить пожаловать»! Ей-богу, настоящий джентльмен, – Фауна вздохнула. – Жалко, что бродяга, а то бы я какую-нибудь из вас непременно за него сосватала… Значит так. Завтра у Мака в гостях поменьше болтайте, побольше слушайте. Интересно, что это за важный разговор? Очень может быть, что они просто хотят выманить у нас денег. Так что не умничайте, за всех буду думать и говорить я.

Вдруг Фауна стукнула себя рукой в лоб:

– Господи, чуть не забыла! Джо Элегант испек торт. Верней, не торт, а тортище. Ступай, Сюзи, отнеси его Доку, да еще прихвати четыре банки холодного пива. А то совсем что-то наш Док захандрил…

– Ладно, – сказала Сюзи. – А живот от пива с тортом у него не вспучит?

– Это уж не твоя забота, – оказала Фауна.

Сюзи ушла.

– С какой радостью я бы поставила золотую звездочку и этой девчонке! Все равно нам от нее никакого проку.

Прежний покой вернулся к Доку: на душе был штиль, – легкие ветерки, что срывались порой, не нарушали его. Стихли муки творчества: не стыло сердце в первооткрывательском сиротстве. Тихонько играла пластинка Баха – старые верные фуги, четкие, как уравнения… Работая, Док все больше исполнялся благорасположения. Он снова любил себя – как человека, как личность, как всякую живую душу. Чувство неудовлетворенности, часто отравляющее человеческую жизнь и столь сильно мучившее его прежде, отступило. Верхний голос пел успокоенно и чинно; средний, обыкновенно хриплый и громкий, был едва слышен – ворчал, бормотал, но что – не разобрать. А нижний – тот и вовсе молчал, словно убаюканный теплыми, ласковыми волнами…

Вдруг гремучие змеи забеспокоились в своей проволочной клетке: подняли головы, заводили в воздухе раздвоенными язычками – и все четыре дружно застрочили гремушками. Теперь уж и Док заслышал шаги, оторвался от работы. Дверь открылась, вошел Мак.

– Это, наверно, новые змеи, ко мне еще не привыкли, – оказал он, посмотрев на клетку.

– Сам виноват, редко заходишь, – сказал Док.

– Да не очень-то меня здесь в последнее время привечали…

– Прости, старина, я был не в духе. Постараюсь исправиться.

– Ну как твои восьминоги? Будешь еще ими заниматься?

– Пока не знаю.

– Лучше б не надо. А то они тебя совсем замучали.

– Что ты, – рассмеялся Док, – осьминоги тут ни при чем. Просто я отвык думать – вот и мучаюсь.

– Бери пример с меня, я и не привыкал, – сказал Мак.

– Позволь-позволь, – сказал Док. – По-моему, ты думаешь не меньше моего; ты, правда, посвятил свой ум проблемам более микроскопического ранга…

– Как-как? Что-то я таких не знаю.