Делай свое дело, не высовывайся, не кричи на всех углах. Мы свою скромную задачу выполним, пусть даже об этом никто и не узнает. В свое время нам зачтется.
— Ох, не доживу я, — бурчал под нос Гурский. — Хорошо бы прямо сейчас тряхануть кое-кого...
Роберт по-прежнему пребывал в убеждении, что потрясти кое-кого было бы вовсе не худо, и то и дело вспоминал свои беседы с Дудусем. Только о своих мыслях он теперь помалкивал. Так все и шло. Начальник умело сдерживал служебное рвение Роберта, и репутация Гурского улучшалась день ото дня. А во всем, что касается следствия, эта парочка была просто виртуозна.
* * *
Поздним вечером, когда улицу слабо освещали лишь окна соседских домов, я сидела у окна, вооруженная двумя биноклями. Первый бинокль был совсем новенький, а второй — древний, но оба отличного качества. Где-то у меня лежали еще два, но пока они были без надобности. Один — совсем крошечный, театральный, еще довоенный (тетушкино наследство), а другой — который я купила, польстившись на рекламу, — оказался полной дрянью. Так что для серьезного дела годились лишь два.
Только не подумайте, что я внезапно рехнулась и воспылала нездоровой страстью к ночным пейзажам, — этот мир меня вполне устраивал и при свете дня. Просто я решила выяснить, далеко ли видно при плохом освещении, что требовалось для моего нового детектива, в котором один из свидетелей как раз в бинокль глазел. Вот я и пялилась на автомобильную стоянку в дальнем конце нашей улицы. То в один бинокль, то в другой.
Новенький бинокль я получила от одного давнего знакомого, в знак благодарности. Однажды на скачках в Копенгагене я одолжила ему денег, сто лет прошло, но я ему об этом ни разу не напомнила. И дело тут не в моей невиданной щедрости или глупом мотовстве, дело в географии. Я находилась в одной стране, мой должник — в другой, виделись мы крайне редко. В общем, на долге я поставила крест. С деньгами, конечно, надо бы обращаться по-серьезнее, но уж как вышло, так вышло.
Знакомый же мой, как оказалось, о долге помнил, что меня растрогало и изумило в равной степени. Впрочем, ничего удивительного в том не было. Ведь мои деньги принесли ему дикую удачу. Он начал выигрывать везде и всюду, через несколько лет разбогател. Но в один печальный день все его везение вдруг иссякло. Было — и нет его.
Разумеется, мой знакомый мог играть дальше и спокойно проигрывать, ведь нажитые деньги он успел выгодно вложить. Но проигрывать ему было как-то не по сердцу. К тому же заговорила совесть. Долг он мог вернуть давным-давно. Только игроки — народ суеверный, вот и он боялся, что вместе с моими деньгами его покинет удача. Озарение снизошло на него в Шарлоттенлунде. Я, как живая, явилась моему должнику, и он понял, что срок вышел и тянуть больше не следует.
В знак раскаяния к долгу он присовокупил и бинокль.
Под конец того же дня курьерская почта доставила мне посылку, заключавшую в себе оптический прибор, записку и пять банкнот по сто датских крон. Я с грустью подумала, что тогда это было целое состояние, а сейчас каких-то паршивых двести пятьдесят злотых. Приблизительно. Но зато какие проценты!
Сама я в жизни бы не купила себе подобной роскоши. Записка была по-французски, и с ней я с грехом пополам разобралась. Пусть бинокль принесет мне счастье, и да помогут мне все эти сменные штучки-дрючки (для солнечного дня и для темного времени суток), которые к нему прилагаются. Я ведь наверняка помню, как трудно различить на вечернем заезде, какая лошадь под каким номером бежит.
Еще бы я не помнила...
А вот где он раздобыл этот шедевр оптики, мой должник не упомянул ни словом. Инструкция тоже подкачала: на что мне шесть языков, если среди них нет польского? Так что неясные моменты остались. Однако повода для расстройства не было.
Бог с ним, с изготовителем бинокля, куда больше меня интересовала его дальность. |