Первый пост был так неприметен, что я бы точно мимо прошел, сразу подозрения охраны вызвав. Это была ниша в стене коридора, и там, за маленьким столом, без всякого света, сидели трое монахов. Перед двумя на столе лежали арбалеты: с тупыми стрелами, которые обычно не убивают, а оглушают.

Перед третьим лежал лист бумаги и самописное перо, что почему‑то еще страшнее казались, чем оружие.

– Мир вам, братья… – сказал Йене, остановившись. Стражники убрали руки с арбалетов.

– И тебе мир, датчанин, – сказал монах с пером насмешливо. Словно происхождение Йенса какой‑то повод для шуток давало. – Как дела? Смирно твои сидят? Побегов не замышляют?

Все трое заулыбались.

– Замышляют, каждый день, – сдержанно ответил Йене. – Кто сегодня на кухне?

Охранник скорчил недовольную рожу:

– Пьер… можешь не спешить…

– Храни нас Святой Себастьян от желудочных колик… – сказал Йене.

Все три монаха заржали.

– Ты сегодня в ударе, Йене! – сообщил охранник, что‑то выписывая на бумаге. – Давай топай…

Следом за Йенсом я пошел дальше по коридору. Как только мы удалились от поста шагов на пятьдесят, тихо спросил:

– За кого они меня приняли? Почему не спросили ничего?

– Дальше по коридору, за тюрьмой, кельи для провинившихся монахов, – ровно сказал Йене. – Они наказаны на различные сроки обетом молчания и одиночеством… но не так строго, конечно, как… как мои подопечные. Мне позволено брать кого‑то из них в помощь, когда я иду за пайками. Я беру… всегда, даже если могу унести корзину один. Для них это в радость.

– Понятно… а второй пост?

Йене остановился. Повернулся, кивнул:

– В том‑то и дело. За второй пост им выходить нельзя.

– Сколько там человек?

– Пятеро. Ильмар, я не позволю тебе убивать своих братьев.

– Тогда придумай, как пройти без крови!

Он думал. Действительно думал. Знать бы еще, о чем…

– Ильмар‑вор, ты знаешь галльский?

– Да.

– Хорошо?

– Никто не жаловался. .

– Пошли…

Мы прошли еще по коридору, остановились возле уходящего вбок прохода. Йене сказал:

– Мне надо посмотреть, кто на втором посту. Нет ли там людей, знающих Пьера.

Я покачал головой:

– Нет, Йене. Я твой план понял. Но не отпущу тебя одного. Рискнем.

– Тогда пошли на кухню… – без всякого удивления сказал Йене.

Еще в коридорчике я почувствовал запах готовящейся пищи. И он мне не понравился.

Стукнув в дверь, Йене вошел на кухню. Я – следом. Там было светло, ослепительно светло от нескольких газовых рожков. Посередине кухни стояла хорошая плита, тоже газовая, на ней булькали и пузырились кастрюли. За разделочным столом, с хорошим стальным ножом в руках, стоял этот самый Пьер – крепкий детина с младенчески невинным пухлым лицом, в белом переднике поверх рясы и грязноватом белом колпаке, лихо сдвинутом на затылок. Я на него был похож разве что ростом.

– О! Йене! – радостно завопил Пьер. То ли он был глуховат, то ли просто предпочитал орать, а не разговаривать. – Ты рано, Йене! Еще не готова похлебка!

– Да мы не за похлебкой, брат… – виновато сказал Йене. Посмотрел на меня, спросил: – Голос запомнил? Я кивнул. Йене резко развернулся и огрел Пьера кулаком по лбу.

– Ой‑ля‑ля… – грустно сказал повар и рухнул на пол. Я от удивления головой затряс, словно сам по ней получил.