Мы с Йенсом жадно набросились на окорок, сыр, краснощекие помидоры, сухое красное вино, почти свежий хлеб. Мир сразу показался веселее. Когда голод был утолен, я купил еще две бутылки вина, одну от щедрот будущим ремесленникам поставил, а вторую мы с Йенсом стали распивать: уже неторопливо, со вкусом.

– Знаешь, Ильмар, – негромко сказал мне Йене, – что самое слабое в твоем плане?

– Найти… мальчика.

Говорили мы вполголоса, услышать нас никто не мог, но на всякий случай я имен называть не стал. Йене вроде бы тоже это сообразил.

– Допустим, мы найдем его… Я отметил это «мы». Уже хорошо.

– Надо – найду. Не в первый раз.

– Как ты поймешь, кто он?

– Пока не знаю.

– Это самое главное. Я над этим думал… всю ночь. Покосился я на Йенса – глаза красные, невыспавшиеся. Может быть, и впрямь думал…

– И что надумал?

– Тебе эту загадку не решить. И я тут не помощник. Я ждал. Молча.

– Это должен решать кто‑то, поумнее нас, – ободренный моим молчанием продолжил Йене.

– Пасынок Божий?

– Возможно! Либо конклав кардиналов. Может быть, всех богословов надо собрать и задать им эту задачу!

– Хорошо придумал, Йене, – пробормотал я. – Приволочешь обратно и Ильмара беглого, и Маркуса. Тут тебе все грехи простятся…

– Нет! – Йене энергично замотал головой. – Нет и нет! Я не о том думаю. Клянусь тебе!

– Они, в Урбисе, все уже решили, – отпивая вино из глиняного стаканчика, сказал я. – И ничего заново решать не станут. Слово у мальчишки – выпытают… если сумеют. Не сумеют – убьют. Вот и все.

– Пасынок Божий Юлий, что бы ты ни думал о нем, человек справедливый! – горячо сказал Йене.

– Верю. Иначе меня не в застенки бы бросил, а в землю зарыл. Но против всей Церкви даже Пасынок Божий пойти не рискнет. Да и не только он такие дела решает.

Йене замолчал. Либо согласился с моим мнением, либо понял, что спор вести бессмысленно.

– Давай возьмем еще вина? – предложил я.

И вот по этому вопросу у нас противоречий не возникло.

Удивительное дело – как сближают самых разных людей общий проступок, дорога и вино!

Подъезжая к Лиону мы с Йенсом уже сидели обнявшись, и то предавались воспоминаниям детства – как‑то так оказалось, что и в городках мы похожих росли, и беды у нас были близкие, и мечты… только он по духовной части пошел, а я по воровской; то начинали горланить песни, которые с удовольствием поддерживали будущие подмастерья.

Остановился я лишь тогда, когда сообразил: деньги кончаются, скоро и на ночлег не останется, а в таком состоянии я малое дитя в карты не обыграю и у глухого разини кошелек не украду.

Мы ввалились в первую же попавшуюся гостиницу – грязную, дешевую и с подозрительным народцем в коридоpax. Какой‑то постоялец уж слишком доброхотно начал помогать Йенсу по лестнице подняться, сам руку к карманам примеряя – я его в бок толкнул легонько и показал старый‑престарый знак, означавший: «Уйди, я его пасу!» Воришка скривился разочарованно, но против обычаев не пошел – скинул Йенса мне на руки и удалился другого пьянчугу поджидать.

А мы, завалившись в комнату, попадали на кровати и уснули. Йене еще порывался спеть песенку о богобоязненной девчонке, которую в монастырь не приняли, но свою любовь к Церкви она щедро, как Сестра заповедала, дарила святым братьям. Припев у песенки был такой веселый, что даже мне показался фривольным. Проорав очередной куплет, Йене затих, будто патефон с лопнувшей пружиной, и мгновенно заснул.