— Надо чем-то людей занять, — сказал Чернов злым голосом. Когда Белов был так важен и уверен в себе, Чернов почему-то чувствовал себя дураком, — или они к вечеру перепьются и утром у нас будет еще десяток трупов.

Степан усмехнулся.

— Вот ты и займи, Черный! Саша! — заорал он неожиданно. — Заходи, хватит подслушивать!

Все трое уставились на дверь, которая тихонько приоткрылась, и показалась пунцовая Саша с какой-то папкой в руках.

— Как ты догадался, что я подслушиваю? — спросила она у Степана тоненьким голосом.

Мужики переглянулись. Сначала Белов посмотрел на Чернова, потом Чернов на Степана, потом они все трое перевели взгляд на Сашу и захохотали.

Никому — ни одной другой сотруднице или сотруднику — они не спустили бы подслушивание под дверью. Но почему-то им даже в голову не приходило, что Сашино подслушивание ничем не лучше, чем чье-то еще.

Они — все трое — относились к ней с некоторым налетом романтического рыцарства, в котором было всего понемножку — тоски по тому, что не сбудется никогда, по собственной юности, уже скрывшейся за поворотом, по необременительным, легким, ни к чему не обязывающим отношениям, которых не бывает на самом деле, странной смеси бесшабашности, удовольствия, молодецкой удали, снисходительности и желания защищать. И еще где-то совсем глубоко было нечто трудноопределимое — сухое щелканье на крепком ветру рыцарских штандартов, шум моря в скалах, развевающиеся вуали, очертания нежных губ под струящимся шелком, топот лошадиных копыт по плотной и сырой от росы земле, запах вереска и тумана, крепостная стена до неба в серых пятнах лишайника, и в прекрасных холодных северных глазах — обещание верности и счастья на следующие десять столетий.

Не то чтобы она об этом знала — знать этого она не могла, потому что они и сами этого не знали и никогда об этом не думали, — но чувствовала что-то такое и иногда пользовалась этим.

— Не смейтесь, — попросила она и улыбнулась робкой улыбкой. — Просто мне страшно и противно. А я же знаю, что вы мне ничего не расскажете, даже если я к вам приставать буду.

— Это точно, — подтвердил Степан. — Да и рассказывать нечего. Так что возвращайся-ка ты на Дмитровку, Александра. Да, предупреждаю всех, что завтра в семь я должен быть у Ивана в школе, там какая-то училка отчислять его вздумала. Так что завтра вечером меня не будет. Саш, попроси Зину чай принести. У меня от кофе в голове октябрьская революция происходит.

— Как вы думаете, — спросила Саша, обращаясь сразу ко всем, — ничего страшного не будет? Все… обойдется?

Чернов запустил пальцы в короткие волосы и стал энергично драть кожу.

Ему все меньше и меньше нравилось ее беспокойство.

Почему, черт возьми, Степан этого не видит?! Она озабочена как-то явно преувеличенно, ненатурально, что-то там есть еще, кроме обычного женского страха перед мертвым телом, к которому она, кстати сказать, и не приближалась.

Что же?

В кармане у Степана заверещал мобильный, и он вытащил его, выворачивая подкладку.

— Да.

— Степка! — радостно сказала Леночка. — Ты где?

Сегодня очень плохой день. Совсем плохой. Давно у него не было такого поганого дня. И Леночка, как всегда, точно знает, когда нужно позвонить, чтобы совсем добить его.

— Я на работе, — сказал он хрипло и махнул рукой замам и Саше, чтобы они оставили его одного. Разговаривать с Леночкой прилюдно он так и не научился. Замы задвигали стульями, загрохотали по хлипкому полу ботинками. Проскрипела фанерная дверца. Проскрипела и затихла, приглушив голоса и создав видимость уединения.

— Зачем ты звонишь? — спросил Степан.