Бросила бабушка, которой он был нужен, но она не смогла победить подлый сердечный приступ. Попробуй объясни ребенку, что он сам ни в чем не виноват, что просто жизнь — такая поганая штука…

В коридоре зазвенел колокольчик. Не какой-то там пошлый электрический звонок, а именно колокольник, напомнивший Степану швейцарские горные склоны, покрытые изумительной зеленью травы под гладким и глянцевым синим небом.

Степан вышел в коридор, смутно надеясь, что не встретит Ингеборгу Аускайте — Господи, почему от этого имени у него как будто чуть холодеет в позвоночнике? — и спустился по круглой мраморной лестнице на первый этаж.

— Папа! — из разноцветной детской толпы закричал Иван.

Степан повернулся на его голос, и Иван прыгнул на него, обняв сразу и руками и ногами, повис, прижимаясь тощим тельцем, как недокормленная обезьянка. Рюкзак оттягивал назад узкие плечи, ручки-веточки, разрисованные от излишнего усердия разными чернилами, были горячими, а на мордочке сияло такое беспредельное, огромное, ни с чем не сравнимое счастье, что Степан даже зажмурился.

— Привет, — сказал он сыну и откашлялся. В горле что-то странно сместилось и мешало нормально говорить. — Сколько у нас сегодня троек?

— Ни одной! — радостно проорал Иван, продолжая висеть на нем, даже руки перехватил, чтобы было удобнее. — Пять по математике и пять с минусом по английскому!

— Примите мои поздравления. — Иногда, в минуты большой нежности, Степан почему-то называл Ивана на вы. — Ну что? Поехали?

Как Гулливер в стране лилипутов, он осторожно двинулся в сторону входной двери, зорко глядя себе под ноги и стараясь никого не раздавить.

— Пока, Иван! — закричал кто-то из лилипутов.

— Пока! — важно проговорил в ответ Иван. Двумя руками он держался за Степанову ладонь. На лице у него установилось выражение спокойного удовлетворения и полного довольства жизнью.

На школьном дворе, полном вечернего солнца, разнородной ребятни и едва пробивающейся зелени, Иван впал в буйство, игогокнул, перебирая ногами от нетерпения, и заскакал вокруг Степана. Рюкзак подпрыгивал и колотил по плоской спине.

— А где наша машина, пап?

— А черт ее знает. За углом. Я еле место нашел, чтобы ее поставить.

— Ура-а-а-а!! — закричал Иван в новом приливе восторга.

Вечер удался на славу. Отец заехал за ним сам, а не прислал ненавистную Клару Ильиничну, и не сидел в машине с мрачным и недовольным лицом, а поджидал его в вестибюле, и до машины, оказывается, еще надо идти, а это такое счастье — скакать вокруг папы после долгого школьного дня и чувствовать полную свободу и знать, что отец никуда не денется, что он в хорошем настроении, что впереди у них еще целый вечер вдвоем и надо только хорошо себя вести, чтобы ничем не рассердить его.

— Как ты считаешь, Иван, — сказал отец у него за спиной задумчиво, — может, нам заехать куда-нибудь поесть да и поехать в луга, гусей смотреть? Правда, вечер уже, конечно…

У Ивана от счастья перехватило дыхание, и он моментально сбился со своего кавалерийского галопа. Он пристроился к Степану, взял его за руку и заныл, преданно заглядывая в глаза:

— Ничего, что вечер, папочка! Поедем, пожалуйста! А, пап? Это ты здорово придумал! Можно даже и не есть. Я совсем не хочу есть, только поедем, пап?

Степан сверху посмотрел на него и согласился:

— Можно не есть. — От голода у него в желудке как будто урчал небольшой моторчик. — Заедем в «Ростикс», возьмем с собой курицу, салат и воды. А, Иван?

— Здорово, пап! — Он был не в силах сдержаться и потому притоптывал и подпрыгивал на месте, опасаясь сделать что-нибудь не то, что заставило бы отца передумать или отложить поездку.