Бедная девушка не стала дожидаться его ухода — бросив драгоценные листики тимьяна и розмарина, она, не чуя под собой ног, в страхе помчалась к дому. Леди Рочдейл приказала девушке под угрозой немедленного увольнения держать происшедшее в строжайшей тайне, особенно от капитана Бартона, а сама спешно послала людей обыскать сад и окрестные поля. Поиски, как и следовало ожидать, оказались безуспешными, и леди Рочдейл, переполненная дурными предчувствиями, рассказала о случившемся брату. История эта, впрочем, осталась без последствий, но тем не менее ее строжайшим образом скрывали от капитана Бартона, здоровье которого медленно, но неуклонно шло на поправку. К этому времени Бартон начал изредка прогуливаться по заднему дворику. Дворик этот огораживала стена, не позволяющая бросить даже мимолетный взгляд на улицу. Здесь капитан чувствовал себя в безопасности и, если бы не случайная оплошность одного из конюхов, долго еще мог бы наслаждаться полным уединением. Дворик заканчивался деревянными воротами с небольшим зарешеченным окошком; далее шли железные ворота, выходящие на людную улицу. Слугам было строго-настрого наказано держать и те, и другие ворота на крепком замке; но, несмотря на все предосторожности, однажды случилось так, что Бартон, неторопливо прогуливавшийся обычным маршрутом по узенькому дворику, дошел до дальнего его конца и повернул обратно. Вдруг он увидел, что зарешеченное окошечко открыто настежь и сквозь железные прутья на него неподвижно смотрит лицо всегдашнего мучителя. Вся кровь отхлынула от лица у капитана, он застыл, словно завороженный грозным взглядом, и без чувств рухнул наземь.

Через несколько минут его нашли и отвели в комнату — жилище, которое ему не суждено было покинуть до самой смерти. С того дня в его душевном состоянии произошла необъяснимая перемена. Прежнее волнение и отчаяние, владевшие капитаном, ушли, сменившись неземным душевным спокойствием — предчувствием скорого успокоения в могиле.

— Монтегю, друг мой, схватка близится к концу, — сказал он однажды, внешне безмятежно, однако исполненный какого-то затаенного благоговения. — Мир духов, истязавший меня, дал мне наконец изведать блаженство. Я знаю, что страдания мои скоро окончатся.

Монтегю потребовал, чтобы Бартон объяснился подробнее.

— Это так, — смягчившимся тоном сказал капитан. — Страдания мои близятся к концу. Печаль моя бесконечна, она останется со мной навсегда, однако мучения скоро прекратятся. Мне было дано утешение, и я покорно, даже с надеждой, снесу последние дни предначертанных мне испытаний.

— Я рад, что вы стали спокойнее, дорогой мой Бартон, — ответил Монтегю. — Душевный покой и бодрость духа — именно то, что нужно, чтобы вы снова стали самим собой.

— Нет, никогда мне уже не стать прежним, — печально молвил Бартон. — Я больше не жилец. Скоро я умру. Увижу его лишь только раз, и все кончится.

— Это он так сказал? — полюбопытствовал Монтегю.

— Он? Нет, нет, от него добрых вестей не дождешься, а эти были добрые, светлые, и звучали они так сладко, торжественно, с невыразимой любовью и грустью. Я и объяснить этого не могу, придется слишком много объяснять, вспоминать давно минувшие события ушедших людей. — С этими словами Бартон утер слезы на глазах.

— Ну, ну, — успокоил его Монтегю, так и не поняв, отчего его друг плачет. — Не падайте духом. Ерунда это все, просто глупые сны. Или, в худшем случае, какой-то негодяй строит против вас козни, играет на нервах и упивается властью над вами — подонок, который имеет зуб против вас и расплачивается исподтишка, потому что у него не хватает храбрости действовать как подобает мужчине.

— Да, у него и вправду есть зуб против меня, это вы верно отметили, — с внезапным содроганием подтвердил Бартон.