Он исподлобья посмотрел на женщину.

До того он старался не встречаться с ней взглядом и вообще держался на расстоянии чуть ли не в пять шагов. То, что приходится разговаривать с женщиной почти на равных, угнетало московита. Даже с покойной женой он не мог говорить на равных: во-первых, муж — глава семьи, во-вторых, она была намного, на десять лет, моложе. То, что он любил свою Алену безмерно, ничего не меняло; впрочем, он бы немного удивился, если бы ему кто сказал, что это любовь. Просто они сразу, с первой ночи, приросли друг к другу, и родилось такое доверие, какого он в жизни не чаял найти, даже не знал, что такое существует.

После смерти Алены он даже не понимал: сам-то жив ли?

И вот, хмуро глянув на Анриэтту, он поймал ее внимательный взгляд. И ему показалось, будто она его разглядывает, словно заморскую диковину: надо же, сколь причудливы эти московиты…

— Какие усадьбы уцелели поблизости? — спросила Анриэтта. — Может, ваши перебежчики прячутся у кого-то из здешних баронов, а вам о том никто не докладывает.

— Для чего им там прятаться?

— Без всякой цели, просто с испуга. А бароны и рады устроить пакость хозяину Кокенгаузена.

— Да, — неожиданно для себя согласился Шумилов.

— Так вы прикажете устроить меня в замке?

— Прикажу.

Сказав это, Шумилов понял, что сию минуту состоялся поединок и он в этом поединке проиграл.

Потом было само устройство — Петруха сходил на соседний хутор, привел женщину лет сорока, знающую три десятка слов по-немецки, с трудом растолковал ей необходимость постелить постель и постирать одежду гостьи. Ивашка сбегал на колодец, сам принес несколько ведер воды. Клим Ильич расстарался — добыл в полуразрушенном форбурге лохань. Осталось главное — где поселить Анриэтту.

Московиты приспособили для жилья круглое помещение внутри башни, с узкими амбразурами вместо окон; одно благо — что август на дворе и не нужно придумывать для этих амбразур деревянные ставни. Там они все и спали. Взятые с собой войлоки постелили на пол, укрывались долгополыми кафтанами. И нужно ли особое спальное хозяйство заводить, когда прибыли самое большее на седмицу? Когда в любую минуту может отыскаться пропажа — и вези ее, горемычную, в Царевиче-Дмитриев?

Шумилов, которого Афанасий Лаврентьевич отправил на поиски сына, взял с собой и конюха Якушку. Ему-то и было велено нагрести сена столько, чтобы спать на нем, как на перине. Где и как — это уж его, Якушкина, забота. Сенокос давно миновал, стога сметаны, так пусть бы отъехал версты на две и разорил стожок…

С самим помещением было хуже — Шумилов решительно не желал спать вместе с чужой женщиной. Но если во второе жилье башни вела какая-никакая узкая лестница, витая и с веревочными перилами, все ступени которой были целы, то забраться в третье мог только ловкий Петруха, с детства живмя живший на судах и умевший бесстрашно карабкаться по вантам. Ее завалило летевшими сверху камнями и обломками какой-то древней мебели.

Анриэтта и сама не хотела спать вместе с мужчинами. Она с грехом пополам устроилась в форбурге, женщина-хуторянка принесла ей туда мешок-сенник, чтобы набить свежим сеном, и полосатые одеяла, тканные из толсто спряденной шерсти. Но удалось вымыться — и на том слава Господу.

Утром Анриэтта уже чувствовала себя отлично. Ивашка на правах почти родственника принес ей состряпанный Климом Ильичом завтрак — миску казацкого пшенного кулеша с салом.

— А хлеба у нас тут нет, — пожаловался Ивашка. — Испекли бы, да где печку взять?

— Я уже не понимаю, куда мы заехали. Какой город ближайший? — спросила Анриэтта. — Мне нужно одеться, как полагается приличной женщине.