Воин Афанасьевич задумался. Если не считать Васькиного ужаса, мысль была подходящая — и тот товар, что он вез за пазухой, лучше доставить покупателю поскорее, а не ждать, пока вконец протухнет, и не мыкаться по лесам, пока посланные курляндским герцогом люди не изловят перебежчиков и не доставят их в Царевиче-Дмитриев.

Товар же был — государевы письма с наставлениями царевиче-дмитриевскому воеводе. Обстоятельства складывались так, что война, похоже, близилась к концу, умение Ордина-Нащокина вести переговоры государь оценил в полной мере, и эти наставления одному лишь Афанасию Лаврентьевичу предназначались, а никак не полякам, не шведам и не Якобу. Были они писаны затейным письмом, разгадать которое невозможно, — там каждая буква имела два, а то и три причудливых начертания, прорех же между словами не было вовсе. Ключ от тайнописи был в голове Воина Афанасьевича.

Кроме государевых писем за пазухой лежали и другие, не такие значительные.

— Но у нас других коней, кроме этих, нет, добрый человек, — сказал он. — Где взять других — не знаем, а до Либавы, я полагаю, не менее трехсот…

Тут он задумался, пытаясь перевести в голове русские версты в немецкие мили, и вспомнил, что миль этих существует несколько, о чем рассказывали иноземцы; поди знай, к которым привык торговец.

— Я берусь поменять ваших коней на других. Не бойтесь, я не конокрад, когда пойду к владельцу лошадей, оставлю в залог свой товар.

Торговец сдержал слово. Прежде всего он велел звать себя Герхардом. Затем часа через четыре привел к деревушке, посреди которой стояла церковь, велел ждать за околицей, а сам, как видели Васька и Воин Афанасьевич, привстав на стременах, к той самой церкви и направился. В ограде стоял домик — надо полагать, жилище священника. Туда Герхард и вошел.

— Как ты полагаешь, католическая это церковь или лютеранская? — спросил Чертков.

— Да уж никак не православная…

Католиков в Курляндии жило немало. Для них строились герцогом церкви, а бывало, что население переходило в католицизм целыми приходами — сказывалась близость Речи Посполитой.

Герхард пробыл в домике не более получаса и вернулся довольный.

— У меня письмо к гравендальскому барону, — сообщил он. — Там мы оставим наших лошадей и мой товар, а возьмем других и оставим их в корчме на добельнской дороге, оттуда их заберут парни барона.

— А мы как дальше будем двигаться? — удивился Воин Афанасьевич.

— А у нас, с Божьей помощью, к тому времени уже будут другие лошади, — сказав это, Герхард перекрестился на католический лад.

— Откуда они возьмутся?

— Я бедный торговец, и все мое богатство — связи. Меня тут, в Курляндии, многие знают и доверят мне свое имущество, потому что я честный человек, — с неожиданной высокопарностью заявил Герхард.

Так оно и вышло.

Странным было, правда, что и брамбергский помещик тоже дал лошадей по просьбе местного священника. Но выбирать не приходилось — Герхард выполнил обещание и вез Воина Афанасьевича с Васькой в Либаву довольно быстро.

Гробин объезжали большим крюком — чтобы не напороться на людей герцога.

— А теперь молитесь, чтобы ветер хоть ненадолго стих, — сказал он, когда уже подъезжали к порту. — Тут все лето дует. Не всегда суда могут так встать, чтобы к ним с берега лодки подошли. Трудно было найти менее удачное место для порта — без речного устья и хорошей гавани. Кто только выбрал эту длинную косу между морем и озером? Тут разве что рыбакам хорошо жить, у них лодки чуть не к самому берегу могут подойти. А торговым судам это мелководье шириной в две сотни шагов — хуже адской муки.