Он был злопамятен - и не забыл, что господин де Берни загадочно исчез из шулерского притона, как вода в песок, как снег на горячей сковородке! Карточная игра немного взбудоражила его, выигрыш обрадовал и привел в занятное состояние - Архарову казалось, что сейчас его во всем ждет удача. И прямо руки чесались - грохнуть кулаком по красному сукну кабинетного стола, чтобы стоящий напротив господин де Берни от страха начал заикаться.

– Ты верхом? - спросил он Клашку.

– Да, ваша милость, на Сивке.

– Прелестно… Ну-ка, братец, - это относилось к лакею, прислуживавшему в сенях, - беги наверх, пусть его сиятельство велит оседлать для меня какую ни есть клячу!

По Клашкиной улыбке Архаров понял - полицейские будут весьма рады, если он примчится сейчас на подмогу.

Эта радость имела давнее происхождение - родилась она в ту ночь, когда мортусы брали штурмом ховринский особняк. Архаров сильно удивил их тем, что напялил дегтярный балахон и первым пошел махать кулаками. И она просыпалась всякий раз, когда он, в кабинете своем - неподвижный, строгий и сердитый, вдруг срывался, оживал, забывал про осторожность, плевать хотел на субординацию, кидался вместе со своими архаровцами в какое-то неожиданное побоище. Этим он словно подтверждал свое право быть их командиром. Да и как иначе?

На своем посту он оставался гвардейским офицером. А офицер должен сам водить солдат, которых вышколил на плацу, в атаку, иначе грош ему цена. Сие немудреное правило Архаров помнил, как «Отче наш». Не всегда, конечно, возникало желание среди ночи вскакивать, куда-то нестись, но уж когда возникало - он давал себе волю…

Наверху возник спор из-за клячи. Елизавета Васильевна хотела дать Архарову лучшую лошадь с конюшни, князь же Михайла Никитич знал, что кавалерист из Архарова никудышний, давать ему дорогую верховую лошадь - значит, сразу служить по лошади панихиду. Поэтому князь велел оседлать спокойного старого мерина, да поскорее.

Карету свою Архаров отправил домой, а сам с Клашкой Ивановым поскакал в сторону Спиридоновки. По дороге дважды останавливались по требованию десятских. Увидев обер-полицмейстера, они уж не спрашивали, отчего эти ночные путники без фонаря.

Ехать было недалеко. Сразу за Никитскими воротами они спешились и повели коней в поводу. Главное было - не поднимать шуму, для того Архаров и отказался от кареты. Через сотню шагов Клашка подал знак пронзительным кошачьим мявом.

Архаров не имел такой привычки к ночной жизни, как его подчиненные, и видел в темноте куда хуже шустрого Клашки. Тот повел его к последней уцелевшей руине Гранатного двора, но не прямо, а в обход, со стороны Спиридоновки. Там шагов через тридцать их встретил Тимофей. Он тоже словно бы не замечал темноты.

– Ну, что? - шепотом спросил Архаров.

– Устин пошел через двор. Они, коли следят, должны его видеть.

– Точно ли они будут ждать в подвале?

– А боле негде. Парнишки все облазили, говорят - наверху только мышам ходить можно, коту уже опасно. Сами чуть из верхнего жилья в нижнее не провалились, Макарка Никишку вытаскивал.

– Веди…

– Держитесь за меня, ваша милость, тут колдобины…

Отдав поводья Клашке, Архаров сердито отодвинул протянутую Тимофееву руку.

– Ступай вперед, я за тобой, - велел он.

Эта часть бывшего Гранатного двора уже заросла могучим неукротимым бурьяном, стволы его были чуть не с большой палец толщиной, и Тимофей, чтобы не возникло избыточного шуршания и треска, продвигался медленно. Вдруг он остановился, и Архаров, не ожидавши этого, налетел грудью на его широкую спину.

– Так и есть, ваша милость, - прошептал Тимофей. - Там свет сейчас горел и погас. Не иначе, они увидели Устина и из сеней в подвал полезли.

– Не опасно в подвале? - спросил Архаров.