Из состояния легкой оцепенелости меня вывел шум шагов и знакомое тяжёлое дыхание. На капитанский мостик поднимались трое. Впереди с потертым кейсом Владлен, за ним боцман и старпом Сава Кондратьевич.

«Да, что уж теперь. Банкуем не мы» — одышливо бормотал капитан, тяжело преодолевая высокий порог — комингс. Кэп открыл кейс и вывалил на штурманский стол, прямо на навигационную карту с островом в середине, солидную горку разноцветных «корок». Это были паспорта и медицинские книжки экипажа, а так же разнообразные сертификаты и квалификационные удостоверения.

Свое капитанское удостоверение и сертификат с англоязычным вкладышем Владлен аккуратно положил сбоку, припечатав им судовую роль (список членов экипажа). Со стола соскользнул и упал на палубу какой-то документ в красной обложке. Я машинально поднял его — с фотографии гордо взирал на меня боцман Друзь, молодой со смоляными, с едва тронутыми сединой знаменитыми своими усами. Он был на фото в снежно-белом халате, который грубо пятнала большая синяя печать. На печати извивалась змея, склонившаяся над чашей, похожей на конусовидный фужер для шампанского. Фельдшерский сертификат, дошло до меня. Сей медицинский символ всегда странно ассоциировался у меня с алкоголиками и уголовными татуировками.

Капитан повернулся к норвежскому майору и сделал приглашающий жест по направлению стола с документами — «Зри, мол». Норвежец подошел к столу и без особого энтузиазма начал перебирать бумаги. Я полушепотом осведомился у старпома по поводу злополучного улова и печалящегося над ним экипажа. «Устиныч, спроси у варяга, что с рыбой? За борт ее, или как? А то моряки переживают — пропадает мол». — переадресовался старпом к боцману.

Полиглот Устиныч начал издалека, его английский был странен и пространен. Язык деловых людей, с краткими, конкретными смыслами не терпящий двойных, тройных толкований (в отличии от нашего Великого и Могучего — палитры для великих стихов и романов, а так же национального инструмента по сокрытию правды.) наш палубный Да Винчи сумел превратить в нечто.

В своей тяге к интеллектуальным вершинам человечества Бронислав Устиныч не обошел языкознания и… не искал легких путей. Друзь изучал язык, пытаясь переводить и заучивать оригиналы, из какой — то антологии английских поэтов 16 — 18-го веков — антикварного издания тысяча восемьсот лохматого года. Память у него, как у человека всю жизнь что-либо изучавшего, была отменной. И он шпарил, как считал к месту, целыми кусками рифмованного староанглийского (да еще с калужским акцентом).

Простой вопрос, — «Что делать с уловом?» наша жертва самообразования излагал минут несколько. Из его абракадабры с некоторой вероятностью просвечивало, что-то вроде: «Позвольте не продлить мне втуне ожидание. Ответа Вашего в немом томленьи жду». И о рыбе — «Безмолвный житель вод нас ныне озаботил».

Потрясенный норвежец впал в интеллектуальный ступор. «Are you crazy?»- хриплым шепотом, не без труда оклемавшись, вопросил он престарелого вундеркинда.

На этом месте я почувствовал назревшую необходимость во вмешательстве. Пренебрегая субординацией и внутренним голосом, советовавшим: «Не лезь!». Я, не спросив начальства, напрямую обратился к рыжему майору: «I'm sorry, what to do with the catch?»- типа — «Что делать с уловом?» Норвежец сделал радостно-удовлетворенный жест руками, вроде как: «Ну, наконец-то!» «All that you would like to».