Не могли мы, выросшие при Советской власти и с нашим историческими опытом вечного противостояния с соседними государствами. понять такую, мягко говоря, непринужденность в общении молодых норвежских военнослужащих с нами, вообщем то представителями «конкурирующей фирмы». Во первых для простых матросов они, что называется, слишком много знали, а это означало, что конфиденциальные разговоры велись командирами на командирском же мостике в присутствии вахтенных рулевых матросов. Во вторых и в третьих, наличие какого либо бардака не есть монополия только лишь русской нации.
Светлым полярным вечером, часов эдак в восемь, в нашем скромном, уютном, немного пропахшем мужским духом и рыбой матросском кубрике, возник наш новый корешок до гроба — Юрик Скелет. Вообще то, вчерашней ночью старший капрал представился, как Йорик Бриньюльф. Однако через пару часов общения с нашими северными альбатросами, это самое общение перешло в братание с элементами дружеских лобзаний. Бедный Йорик не страдавший избытком веса, зато имевший немалый избыток роста был скоропостижно перекрещен в Юрика Скелета. Иногда для разнообразия к нему обращались иначе. Например так: «Cлышь Юрок, дай я тя поцелую, нет погоди, сначала выпьем на брудершвахт, нет на брудершвайн, ну ты понял».
Не помню точно, действовал ли уже тогда в королевстве сухой закон или нет, но Йорик в этот вечер, как и в прошлый, его сторонником быть явно не собирался. Подмышкой тощего Йорика что-то булькало. Этим что-то оказалась завернутая, вы не поверите, в норвежский флаг, литровая бутылка виски «Катти Сарк». Так вышло, что еще вчера нетрезвый толмач Гена Эпельбаум сообщил о своем нынешнем дне рождения и от широты своей давно обрусевшей немецкой души пригласил к себе на днюху всю ораву дружелюбных варягов.
Следом шествовал белобрысый красавчик Фритьоф, вылитый Ди Каприо из «Титаника» (впрочем тогда Леонардо еще «под стол пешком ходил»). Парень был той самой звездой палубной самодеятельности, разыгравшей перед нами что-то вроде японских воинственных разборок со вспарыванием живота неприятеля. В Союзе в те годы был популярен японский боевик о средневековой Японии времён военных правителей сегунов «Знамена самураев». С легкой руки негласного лидера всех наших матросов Семена Анатольевича (Толяныча) парень получил гордое имя Ямамото, одного из главных персонажей фильма. Кроме них двоих явились еще трое или четверо незнакомых норвежских ребят, движимых естественным любопытством.
Но главный и самый приятный сюрприз был впереди. На трапе ведущем вниз в наши матросские покои знакомый девичий голос мелодично запел: «Хэпи бефдэй ту ю!» «Хэпи бефдэй ту ю!» На пороге матросского кубрика стояла и улыбалась моя Ленни. Она была одета в зауженные слегка расклешенные синие джинсы, подчеркивающих стройность ее ног и модную в те годы узкую блузку с логотипом шведского топквартета АББА. В руках она держала довольно большой и судя по запаху свежеиспеченный пирог овальной формы. Довершал этот кулинарный шедевр, восседающий посередине небольшой игрушечный клоун с красным носом и красной же торчащей во все стороны фирменной цирковой прической.
Ленни полагалось в третий раз пропеть Хэпи бефдэй, но уже с указанием имени потерпевшего. Она, улыбаясь потыкала пальчиком в сторону зардевшегося, что маков цвет именинника, призывая присутствующих подсказать ей его имя. — «Cволочь, сволочь рыжая!» подсказал кто-то из дорогих коллег-товарищей. Гену спасло улучшающееся на глазах владение Ленни нюансами русской речи. — «Най, най! Он не есть сволочь. Он есть, как это — найс соул?» — повернулась она ко мне. — «Душка!» — догадался я. — «Йа! Йа! Дущка!» — Ленни запрыгала на месте прелестной козочкой, рискуя уронить пирог на палубу. Доверив безопастность деликатеса моим надежным рукам, она приблизилась к новорожденному и нежно чмокнула его в пылающую, пунцовую щеку. |