Баруздин: Я как раз принадлежу к тем, кто и с самого начала не разделял восхищения произведениями Солженицына. Уже «Матрёнин двор» намного слабее первой его вещи. А в «Круге первом» очень много слабого, так убого наивно и примитивно показаны Сталин, Абакумов и Поскрёбышев. «Раковый корпус» же – антигуманистическая вещь. Конец повести подводит к тому, что «по другому надо было идти пути». Неужели Солженицын мог рассчитывать, что его письмо «вместо выступления» так-таки сразу и прочтут на съезде? Сколько съезд получил писем?

Воронков: Около пятисот.

Баруздин: Ну! И разве можно было в них быстро разобраться? Не согласен с Рюриковым: это правильно, что вопрос о разрешении поставлен на Секретариате. Наш Секретариат должен чаще превращаться в творческий орган и охотно давать советы редакторам.

Абдумомунов: Это очень хорошо, что Солженицын нашёл мужество отказаться от «Пира победителей». Найдёт он мужество подумать, как выполнить предложение Константина Александровича. Если мы выпустим в свет «Раковый корпус» – ещё будет больше шума и вреда, чем от его первого письма. И что это значит – «насыпал табаку в глаза макаке-резус – просто так»? Как это – просто так? Это – против всего нашего строя высказывание. В повести есть Русановы, есть великомученики от лагеря – и только? А где же советское общество? Нельзя так сгущать краски, нельзя подавать повесть так безпросветно. Много длиннот, повторов, натуралистических сцен – всё это надо убрать.

Абашидзе: Успел прочесть только 150 страниц «Ракового корпуса», поэтому глубокого суждения иметь не могу. Но не создалось такого впечатления, чтоб этот роман нельзя было печатать. Но, повторяю, глубокого суждения иметь не могу. Может быть, самое главное там дальше. Мы все, честные и талантливые писатели, всегда боролись против лакировщиков, даже когда нам это запрещали. Но у Солженицына есть опасность впасть в другую крайность: у него места чисто очеркового разоблачительного характера. Художник – как ребёнок, он разбирает машину, чтобы посмотреть, что внутри. Но истинное искусство начинается со сборки. Я замечаю, как он спрашивает у соседа фамилию каждого оратора. Почему он нас никого не знает? Потому что мы его никогда не приглашали. Правильно предложил Константин Александрович, пусть сам Солженицын ответит на клевету, может быть, сперва по внутреннему употреблению.

Бровка: В Белоруссии много людей, тоже сидевших, – например, Сергей Гроховский, тоже отсидел 20 лет. Но они поняли, что не народ, не партия, не советская власть виноваты в беззакониях. Записки Светланы Сталиной – это бабья болтовня, народ уже раскусил и смеётся. А тут перед нами – общепризнанный талант, вот в чём опасность публикации. Да, вы чувствуете боль своей земли, и даже чрезмерно. Но вы не чувствуете её радости. «Раковый корпус» – слишком мрачно, печатать нельзя. (Как и все предыдущие и последующие ораторы, поддерживает предложение Федина: Солженицын должен выступить в печати против западной клеветы по поводу его письма.)

Яшен: (Ругает «Пир победителей».) Автор – не измучен несправедливостью, а отравлен ненавистью. Люди возмущаются, что есть в рядах Союза писателей такой писатель. Я хотел предложить исключить его из Союза. Не он один пострадал, но другие понимают трагедию времени лучше. Вот, например, молодой Икрамов. В «Раковом корпусе» – конечно, рука мастера. Автор знает предмет лучше любого врача и профессора.