А в два часа ночи меня вызвали на предварительную постановку задачи. Нашу группу на особый контроль взяла комиссия с самого, что ни на есть, верху. Задачи «нарезал» сам председатель комиссии. Начальник оперативного отделения, присутствовавший при постановке задачи, схватился за голову и попытался потерять сознание. Командир бригады, осознав, что же нам все-таки предстоит, дал понять начоперу, что сознание надо терять по старшинству – сначала старшие начальники, а потом уже и подчиненные. Заместитель по воспитательной работе, он же оперативный офицер моей группы, ничего не понял и потому выглядел лучше всех. Я понял все, но ничего не осмыслил и пошел обратно в спортзал. К утру нам должны были принести выписку из приказа, а к обеду уже десантировать парашютным способом.

Простой пешей туристической прогулки с выходом на бригадное стрельбище и отработкой упражнения «группа в налете», на которую надеялся весь личный состав офицерской группы, не получалось. Нам предстояло обнаружить командный пункт армии, участвующей в учениях, определить его точное местоположение и, по возможности, вывести из строя, хотя бы на небольшой срок. Задачу придется выполнять в условиях активного противодействия. Проще говоря, нас будут отлавливать и условно уничтожать. Посредники при объединениях и соединениях уже получили задачи от руководителя учений. Тучи над нашей группой сгустились. Лейтенант-финансист, узнав о том, что нас могут поймать со всеми, так сказать, вытекающими, начал писать завещание. Ромашкин заявил, что живым не сдастся, и распихал по карманам дополнительные пачки холостых патронов. Братья Артемьевы попросили лейтенанта включить в завещание пункт о том, что все подружки лейтенанта должны отойти в собственность близнецов в случаях: а) если лейтенант умрет от страха еще на прыжках, б) если его поймают и забьют до смерти или до потери жизненно важных функций отвязные мотострелки, в) черненькую, с длинным носом, завещать никому не надо.

Глава 2

Вся группа стояла на площадке стартового осмотра, уже облаченная в парашюты, и сурово осуждала действия лейтенанта-начфина. «Начфиненок» корчился и просился отойти, ибо, по его выражению, «клапана скоро не выдержат и днище вышибет».

– Чмырение колбасы под бушлатом – дело, недостойное российского офицера-разведчика, – добивали лейтенанта братья-капитаны Артемьевы.

– Я не ел колбасу, у меня просто от волнения перед прыжками расстройство, – ныл лейтенант.

Я молча радовался тому, что разрешили прыгать без грузовых контейнеров. После прыжка надо будет всего-навсего найти по поисковому приемнику наши «грузы», на которые прикрепили «маркерный» передатчик, облачиться, снарядиться, еще раз провериться и бодро шагать в сопки. В полученной выписке из приказа, принесенной лично заместителем по воспитательной, была написана такая галиматья, что мне стало не по себе. Воспитатель мои стенания не учел и отбрехался словами «нет задач невыполнимых». На этом, решив, что его обязанности оперативного офицера закончились, с высоко и гордо поднятой головой убыл домой. Как бы ни пытались его заставить работать на учениях, он с чувством гордости, млея от собственной значимости, отвечал: «Что-о-о-о?! А вы в курсе, что я – оперативный офицер особой группы?» Для придания антуража заместитель по воспитательной, неизвестно зачем, получил на складе РАВ пистолет «Кольт М1911» и носил его в огромной кобуре, передвигаясь вдоль стен и пересекая открытые участки местности исключительно бегом и с оглядкой. До нашего вывода он постоянно исчезал из части под предлогом инструктажа и доведения оперативной обстановки. Так как момент нашего убытия он проспал, сладостно подремывая у себя в кабинете и укрывшись подшивками «Красной звезды», то еще целые сутки исчезал из части, чтобы нас проинструктировать.