Дверь скрипнула.

Мари обрадованно шагнула вперед.

Отшатнулась, охнув, села прямо на холодный пол, испуганно смотря на проем.

Директор улыбался в ответ на ее страх, поглаживая ствол револьвера.

Дверь скрипнула, закрываясь за ним.

— Мы старое заведение, с традициями. Не стоит показывать фокусы, — проскрипел директор, ткнув в сторону стены под решеткой. — Обе туда, быстро-быстро!

Мари помогла Анни встать, подхватила, отступая назад.

— Что вам надо?

Директор ухмыльнулся. Высокий, сутулый, с крепкими худыми руками и длинными узловатыми пальцами, глядел через прицел своих очков, зло кусал странной смесью гнева и неизвестной жажды во взгляде. Мари чувствовала, как тихонько трясется Анни под ее руками. Давно такого не случалось, что бы ее подруга боялась.

— Что вам надо? — повторила она. — Вы нас заперли, завтра нас заберут, что…

— Закрой рот! — скрипнул директор. — Знаешь, почему у меня есть пистолет?

— Револьвер. — буркнула Анни.

— Что?

— Неправильно называть револьвер пистолетом, вернее, правильно, но неуважительно. Револьвер старше пистолетов с обоймой в рукоятке и…

— Закрой рот! — снова скрипнул директор. — Все равно.

— Почему у вас пистолет? — послушно согласилась с таким ожидаемым желанием вопроса Мари.

— Потому что у нас необычный интернат. И мы всегда ждем таких гостей, как вы, две паршивые овцы в нормальном стаде… Моем стаде!

— Вы не здоровы! — Анни прижалась к стенке. — Мы отсюда не сбежим, вы знаете, и все равно тыкаете в нас этой железкой. Вы взрослый мужчина и сейчас старательно пугаете детей. Не стыдно?

— Так вы и не дети. Вы уроды, мешающие жить простым людям. Потому и оказались здесь, за решеткой с защитными рунами и этой дверью. Были бы нормальными, не стояли бы у стены. А я…

Директор подошел ближе, мотнул стволом, блеснувшим в остатках заходящего солнца.

— А я знаю вам цену. Всей вашей братии, пока еще живой и свободной. Вам не повезло, но я только рад этому.

— Что мы вам сделали?

Мари задала вопрос и испугалась, глядя на его лицо.

Побелевшее, с резко прочерченными морщинами, злое… до ненависти.

— Вы?! Вы все одинаковы! Дети… вы дети? Вы подростки, вам пара шагов до настоящих ведьм, настоящих, убивающих вокруг себя все добро, человечность, порядочность, любовь к людям, вы…

Он замолчал. А Мари вдруг поняла две простые вещи.

Директор, чьего имени она даже не услышала, ненавидит их.

И слишком жадно смотрит на ее красавицу-подругу.

— Не трогайте нас! Вам же будет завтра хуже!

— Мне?!

Мари точно ошиблась, не надо было говорить такое, не надо…

За его аккуратно прилизанными блестящими волосами, такими строгими очками, отглаженной голубой сорочкой и узким галстуков, за должностью и возрастом прятался озлобленный до ненависти подросток, сейчас выбирающийся наружу.

Ствол револьвера подрагивал, поднимаясь.

Льдисто блестели стекла очков, сверкающих снайперским прицелом.

Кривился тонко-сухой рот, рвано прыгающий кончиками губ.

Острые темные глаза застыли, впившись в побелевшую от страха Анни.

— Мне?!

Ох…

Никто не понимал, почему они звали друг друга по-разному, коверкая такие простые имена. И не пытался хотя бы немного разобраться во всем остальном. Это все жизнь вокруг, да-да, делает людей жестче, хуже, темнее. Мари убеждала в этом и себя и подругу. Единственного близкого человека на всей земле.