— Ладно. — Конан легко поднялся на ноги, будто и не было поединка с пауком. — Идем. Чем скорее мы покончим с этим делом, тем скорее окажемся за праздничным столом.

— Впервые за все это время, ты говоришь разумные вещи. Но как ты его разделал! Словно родился мясником…

Они молча шли по улицам мертвого города. И не потому что им не о чем было поговорить, как раз наоборот, неугомонного Бахмана так и распирало почесать языком, но это заповедное место накладывало на них свой могильный отпечаток. От ветхих городских руин веяло тягостным духом бренности и томительного тысячелетнего одиночества. Ощущение того, что вот сейчас они соприкоснутся с легендой и сами станут частью ее, невольно пугало обоих.

Хаджир жил своей жизнью, непонятной и непривычной для смертного существа. То вдруг трава зашелестит, ветер закружит пожухлой листвой, то песок осыплется со стены, будто сорвавшись под чьей-то ногой, — жуткие звуки умершего города…

Огромный портал прохода в подземелье они увидели сразу. Один он и уцелел от царского дворца, в бурном потоке времени. Тяжеловесная каменная дверь была распахнута настежь, и вход зиял чернеющей пустотой, соединяя мир света с преисподней. Широкие мраморные ступени круто сбегали вниз и терялись где-то в непроницаемой тьме.

— Что здесь раньше было? — спросил киммериец поэта, с опаской заглядывая в колодец.

— Не знаю, — шепотом ответил тот, — может узилище, а может, склеп. В других местах чудовища ведь не заводятся.

— Я хочу спуститься и посмотреть, — неожиданно заявил киммериец.

Его сжигал огонь любопытства и ненависть ко всем чудовищам мира.

«Если я смог справиться с Гивом, то почему бы не помериться силой с самим Тахамтуром?»— подумал он и эта мысль укрепила его решимость.

Поэт одарил варвара таким взглядом, что Конан невольно проверил, на месте ли у него голова.

— Ты что, и правда возомнил себя Сиявашем? — спросил Бахман.

— Нет, но Гива я все-таки победил.

— Гив — жалкий клоп в сравнении с Тахамтуром! — взорвался поэт и тут же в ужасе закрыл рот рукой. — Если хочешь идти — пожалуйста. Только ключ мне оставь.

— Ключ будет со мной… для надежности. — На этот раз Конан даже не улыбнулся. — Жди меня здесь.

Из рваных от ожогов пол своего одеяния он соорудил подобие факела и, махнув рукой на протесты поэта, уверенно шагнул в темноту. Но уже через несколько ступеней мрак вокруг него сгустился настолько, что даже залитый солнечным светом портал за спиной показался лишь бледным пятном. Конан остановился в замешательстве. Факел освещал пространство вокруг не больше чем на пару шагов, будто скапливающаяся здесь веками темнота слизывала языки пламени.

Варвар сбросил наваждение и упрямо пошел вперед, опускаясь все ниже и ниже. Спуск казался бесконечным.

Внутри его кто-то отчаянно протестовал против этой безумной затеи, но Конан боролся с собой за каждый шаг. Крупные капли пота заливали его лицо, слипшиеся волосы лезли в глаза, но он не останавливался, пока не достиг подножия лестницы.

Что-то хрустнуло под ногой, и, чтобы рассмотреть, что это было, ему пришлось опустить факел к самой земле. В крохотном пятачке света открылся пол, залитый кровью, в которой плавали и скалили зубы человеческие черепа, уставившиеся на варвара пустыми глазницами.

«Кром! — ужаснулся киммериец. — Но ведь я стою на чем-то твердом!»

Он потянулся рукой и… на ладони его заискрилось несколько небольших рубинов. Пока Конан, не веривший в чудеса, приходил в себя, что-то вздохнуло в глубинах земли, и все подземелье содрогнулось.

Факел мигнул и погас, хотя не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.