Факел мигнул и погас, хотя не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

И тут мрак будто ожил вокруг киммерийца, потянувшись к нему холодными скользкими щупальцами. Что-то шевельнулось у него под ногами.

Но не это заставило его попятиться — из глубин подземелья, а может, из самой бездны на него надвигалось нечто безжалостное и неуязвимое. Он не видел, не слышал его, но всем существом своим чувствовал, как оно стремительно приближается, сковывая ужасом руки и ноги. И Конан не стал дожидаться прихода Тахамтура, чтобы испытать на себе силу гнева подземного божества.

Он развернулся и бросился бежать вверх по лестнице. Конан бежал, не оглядываясь, падал, царапая в кровь руки, вставал и снова бежал, зная, что стоит ему оглянуться и… Ужас подземелья гнался за ним по пятам, приближаясь с каждым мгновением. Что-то хватало его из темноты, цеплялось за одежду, ледяным дыханием прикасалось к лицу и рукам.

Земля уже стонала у него под ногами, когда впереди забрезжил спасительный свет. Титаническим усилием он преодолел последние ступени и вырвался из паутины мрака, чуть не сбив с ног полуживого Бахмана.

Не давая себе передышки, Конан бросился к каменной створке и приналег на дверь плечом. Мышцы вздулись буграми, но ему едва ли удалось бы стронуть с места дверь, не приди ему на помощь поэт. Вдвоем они заперли вход, и Конан достал из-за пояса кремневый стержень. Ключ, точно живой, выпрыгнул у него из рук и скользнул в неприметное отверстие на поверхности камня. Раздался грохот, будто свод подземелья рухнул, и в тот же миг дверь содрогнулась, отшвырнув Конан и поэта на несколько шагов. Удар повторился, но камень выдержал. И после этого настала тишина.

Долго Бахман и киммериец сидели на земле, прислонясь друг к другу спиной, и переводили дух, пока пережитый ими ужас не стал еще одной страницей прошлого. И первым на этот раз пришел в себя поэт.

— Ты видел его, Конан? — спросил он.

— Нет, — коротко ответил варвар.

— Боги не жалуют тех, кто дерзко бросает им вызов, — немного помолчав, сказал поэт.

— Ты был прав — я никакой не Сияваш.

— Пусть это останется нашей тайной. А теперь не пора ли нам возвращаться?

— Да, но у нас нет доказательств победы над Гивом… — Конан рассматривал на раскрытой ладони сверкающие гранями рубины, которые так и не выпусти из рук во время бегства.

— Какие еще нужны доказательства, кроме того, что мы вернемся отсюда живыми, — устало откликнулся поэт. — Идем, мне уже не терпится припасть губами к чаше славы.

Вскоре уставшие от неизвестности и долгого ожидания селяне с радостными криками и счастливыми слезами встречали двух героев. Три дня вся долина праздновала великую победу над ужасным Гивом и чествовала своих избавителей.

Но как только раны Конана зажили, простившись со всеми, они покинули долину, к нескрываемому неудовольствию поэта.

Еще через несколько дней Бахман привел киммерийца к истокам Ильбарса. Пришло время прощаться и им. Бахман плавно соскользнул с крупа лошади; теперь он весь путь занимал это место, если позволяла дорога. Конан тоже соскочил с седла и подошел к жмурящемуся от яркого солнца поэту.

— Может, все-таки поедешь со мной в Туран? Попытаешь счастья на городских площадях, где твой талант наверняка оценят, — предложил ему варвар.

— Спасибо, но это предложение не по мне, — с благодарностью извинился поэт. — По трем причинам. Во-первых, став героем, я и здесь могу жить припеваючи; во-вторых, в городах публика искушенная и вряд ли меня там заметят…

— Ну, а в-третьих? — не выдержал киммериец.

— Видишь ли, Конан, с тех пор, как я имел несчастье встретить тебя, я пережил столько ужасов и кошмаров, что мне их хватит с лихвой на всю жизнь.