— Валюсь, совсем валюсь! — кричал отчаянно мухомор; и правда: видно было, как весь он покривился на сторону; шапка вовсе сползла на затылок; лицо сморщилось и посинело.

Партия молодых жуков бросилась к нему, забыв опасность; но не успели они вскарабкаться на кочку, как мухомор тяжело шлепнулся в грязь.

— Раскисаю!.. — простонал он хриплым басом. — Совсем раскисаю…

И действительно, в тот же день храбрый воин раскис совсем. К вечеру уже нельзя было узнать, где была шапка и где лицо: весь он представлял из себя комок липкой грязи…

А стебелек качал головою и думал крепкую думу.

«Сколько зла! — размышлял он. — Место отравлено; воздух заражен; жители в ужасе и горе. О, если бы удалось поправить зло и восстановить счастие!»

Горькая, последняя слезинка выкатилась из потухающих его глаз; слабым движением взял он из своего сердца лучшее семечко и бросил его в липкий комок.

Прошло лето, прошла и зима. Настала новая весна. Проснулось население кочки и радостно взглянуло на свет божий. Жуки и божьи коровки собирались переселяться на старую кочку, но сначала решили осмотреть местность. Все они гурьбой отправились к родному пепелищу, и что же представилось их глазам?

На месте страшного мухомора — стройный ландыш. Распустив широко темные листья, стоял он как вкопанный и только покачивал веточкою, увешанною белыми чашечками. На всех смотрел он ласково и радостно.

— Придите все ко мне, — говорил он, протягивая широкие объятия, — я стою здесь для вас, и, пока буду жить, вы будете иметь прохладу и тень от моих листьев, сок и мед от моих чашечек. Я напою воздух благоуханием, я дам вам приют в тени листьев моих: я отдаю вам сердце мое и отдам жизнь, если понадобится. О, придите, придите под тень мою!

Все насекомые поклонились ему и приняли ласковое предложение.

Та кочка, говорят, самая счастливая и благословенная кочка в лесу.

Н. Д. Ахшарумов

Маланьины стрелки

Был у одной старухи сын по имени Фомка. Фомка был мужичок малорослый, тощий и самый, как говорится, беспрокий. Никакая работа ему не спорилась, потому что он не умел обойтись, как люди обходятся, а все делал по-своему. Одежда у Фомки была оборванная, избенка кривая, крыша дырявая, лошаденка хромая, и жил он один со своею старухою матерью, без жены, потому что во всем околотке не было такой дуры, которая бы согласилась пойти за него.

Вот как-то раз шел Фомка в сумерки между опушкой и полем; а было это около Ильина дня и накануне была большая гроза. Идет он, и все ему слышится: гром не гром, а так, будто где-то недалеко телега по бревнам проехала. И думает он: «Где бы это могло быть? Кругом на пять верст нет ни плотины, ни моста, а гремит где-то недалеко…» Чу! вот опять застучало! И на этот раз так уже близко, что Фомка остановился и начал осматриваться. Глянул в одну сторону — нет никого, глянул в другую — видит: на самом краю опушки кто-то стоит нагнувшись, словно как будто бы ищет грибов. Стал он за ним приглядывать; видит: старик какой-то, седой, без шапки, рост богатырский, плечи широкие, лицо такое хмурое, грозное… стоит, наклонился, клюкой ковыряет что-то во мху; поковырял и, знать, не нашел ничего — пошел дальше; да как только пошел — и застучало опять.

«Хе-хе! — думает себе Фомка. — Вот оно где гремит- то». — И дивно это ему показалось. Подошел ближе:

— Бог помочь, дед.

— Спаси бог.

— Что это ты стучишь?

— Так это я про себя ворчу… — отвернулся и, надо быть, что увидал на полу, — стал опять ковырять клюкой, поковырял, вытащил из земли какую-то стрелку и бросил в мешок.