|
Он решил развлечь меня разговором и сказал: - Сейчас через базар будем проходить, так ты не вздумай побежать. Грех выйдет, - Если бы вы даже упрашивали меня сделать это, я не сделаю, - ответил я совершенно искренно. И угостил его папиросой. Дружески покуривая, мы пришли в особый отдел. Я бегло, проходя через двор, припомнил все свои преступления. Оказалось - три. 1) В 1907 г., получив 2 р. 50 коп. на покупку физики Краевича, истратил их на кинематограф; 2) в 1913 г. женился, вопреки воле матери; 3) в 1921 г. написал этот знаменитый фельетон. Пьеса? Но, позвольте, может, пьеса вовсе не криминал? А наоборот. Для сведения лиц, не бывавших в особом отделе: большая комната с ковром на полу, огромнейший, невероятных размеров письменный стол, восемь различных конструкций телефонных аппаратов, к ним шнурки зеленого, оранжевого и серого цвета и за столом маленький человек в военной форме, с очень симпатичным лицом. Густые кроны каштанов в открытых окнах. Сидящий за столом, увидав меня, хотел превратить свое лицо из симпатичного в неприветливое и несимпатичное, причем это удалось ему только наполовину. Он вынул из ящика стола фотографическую карточку и стал всматриваться по очереди то в меня, то в нее. - Э, нет. Это не я, - поспешно заявил я. - Усы сбрить можно, - задумчиво отозвался симпатичный, - Да, но вы всмотритесь, - заговорил я, - этот черный, как вакса, и ему лет 45. А я блондин, и мне 28. - Краска? - неуверенно сказал маленький. - А лысина? И кроме того, всмотритесь в нос. Умоляю вас обратить внимание на нос. Маленький всмотрелся в мой нос. Отчаяние овладело им. - Верно. Не похож. Произошла пауза, и солнечный зайчик родился в чернильнице. - Вы бухгалтер? - Боже меня сохрани. Пауза. И кроны каштанов. Лепной потолок. Амуры. - А зачем вы в Тифлис едете? Отвечай быстро, не задумываясь, - скороговоркой проговорил маленький. - Для постановки моей революционной пьесы, - скороговоркой ответил я. Маленький открыл рот и отшатнулся и весь вспыхнул в луче. - Пьесы сочиняете? - Да. Приходится. - Ишь ты. Хорошую пьесу написали? В тоне его было что-то, что могло тронуть любое сердце, но только не мое. Повторяю, я заслуживаю каторги. Пряча глаза, я сказал: - Да, хорошую. Да. Да. Да. Это четвертое преступление, и самое тяжкое из всех. Если б я хотел остаться чистым перед особым отделом, я должен был бы ответить так: - Нет. Она не хорошая пьеса. Она - дрянь. Просто мне очень хочется в Тифлис. Я смотрел на носки своих разорванных сапог и молчал. |
