— Вот именно, — киваю. — Выпили перед этим для храбрости и пошли на свое черное дело. И если б Шипов паспорт Васильича в своих бандитских делах не заиграл, то вообще бы все шито-крыто осталось. Но тут директору пришлось придумывать, как ему от паспорта отмазаться. И хоть он мне его со всей хитростью вернул, а все равно засветился. Все окончательно ясно стало.

— И что ты теперь делать будешь? — спрашивает она.

— Имена знаю, — говорю. — Так что сегодня или завтра в Имжи съезжу.

— Я бы помогла тебе, — говорит она. — Но мне при больном быть надобно…

— А мне и не требуется помощи, — отвечаю. — Это мое дело, и я сам должен его порешить. Ты уж будь при больном, только, смотри, без фокусов, если он очнется.

— Без каких таких фокусов? — осведомляется, невинно так глазками хлопая.

— А вот без этих самых, — говорю. — Ты ведь и в постель к нему шмыгнуть можешь, у тебя бесстыдства хватит! Я ж вижу, какими глазами ты на него смотришь, да ещё эту песенку дурацкую все время под нос мурлычешь… Пороли тебя в детстве мало, но вот ужо я за тебя возьмусь, если безобразничать начнешь! Тебе ещё долго мозги вправлять, чтобы ты человеком стала, а не кошкой, которая только и смотрит, где что плохо лежит…

— Ладно, дед, — смеется, — не подведу я твоего доверия, так что ремень можешь поберечь.

Ну, оно уже лучше, по крайней мере, уже не напрягается, кулаки не стискивает и губы не кусает, как будто её так обидели, что хоть сейчас в драку лезь.

И на следующий день я в Имжи направился. Встал у проходной, отслеживаю. Соображаю, как бы мне понезаметней этих Клугина, Ипатова, Воротилова и Левчука вызнать и не отстать от них, пока где-нибудь в глухом проулке их не тормозну. Ну, тут мне повезло еще. Выходят трое, и один, через плечо оглянувшись, кричит:

— Левчук, не отставай!

Я за ними. А они сперва в винный магазин, потом в недостроенный дом полезли, взятую бутылку распивать.

Я потихоньку за ними забрался. Встал в дверном проеме, на них гляжу. Они оборачиваются.

— Тебе чего, дед? Тоже выпить захотелось, или просто поссать залез?

— Нет, — говорю. — Я к вам вроде как судья пожаловал, чтобы к смерти приговорить.

— Да ты соображай!.. — начинает один из них, но осекается, потому что я уже пистолет достал и на него навел.

— На колени! — говорю. — Хоть вы и погромщики и насильники, но время на молитву и на то, чтобы прощения попросить, я вам даю.

Один к окну метнулся, чтобы выпрыгнуть, так я его тут же и уложил. И тут, делать нечего, пришлось и всех других сразу пристрелить, без торжественного оглашения приговора, потому что очень гулко выстрел разнесся, и надо было спешить, пока народ не сбежался.

Вот так оно все и вышло. Собаке собачья смерть.

Я бреду потихоньку к автовокзалу, и около самого автовокзала меня кто-то окликает. Оглядываюсь — майор Наумкин.

— Здравствуйте, Михаил Григорьевич! Разрешите с вами поговорить?

— Всегда пожалуйста, — соглашаюсь.

Он меня под ручку берет, ведет аккуратненько.

— Все хотел спросить вас, Михаил Григорьич, почему вы мне неточные показания дали?

— Как это? — спрашиваю.

— Да вот, во время смерти первого из Сизовых видели на вокзальной площади какого-то хромого старика, который за ларьки отходил, маленькую нужду справить.