— Боже!.. — вставил я. И воспользовался случаем, чтобы наполнить бокал моего друга.

— Можете себе представить, — продолжал он после паузы, — каким это явилось для нас ударом. Мы пришли к твердому убеждению, что убийство совершил Мертон, не подумав о самом простом, не проверив: а была ли у него вообще такая возможность! И теперь, доказав, как дважды два — четыре, что он был способен на это, мы одновременно установили, что он убийства совершить не мог.

Я сказал Тотмену: «Давайте переждем несколько дней, с тем чтобы каждый из нас обдумал создавшуюся обстановку, а затем объединим идеи и примемся за дело со свежими силами».

Тотмен подергал свои усики и самодовольно усмехнулся:

«Не думаете ли вы, что я стану признавать свою неправоту, когда доказал, что я прав?»

Надо сказать, Тотмен говорил «я» всегда, когда заимствовал что-либо у меня!

«Разоблачение Мертона — моя заслуга… Он заготовил бутылку, потом оказался в тюрьме, а его жена или кто-то еще…»

«…Доставили бутылку с трогательной наклейкой „Яд — не вручать до рождества“…» — продолжил я, ибо его самодовольный тон стал меня раздражать.

«Не старайтесь казаться большим остолопом, чем вы есть в действительности, — резко перебил меня Тотмен, — и не наглейте, иначе схлопочете неприятности».

Я смиренно извинился и заверил его, что мне «очень приятно с ним работать». Он простил меня, и мы снова стали друзьями. Похлопывая меня по плечу, он мягко сказал:

«Поезжайте в деревню, где жил Мертон, и составьте для меня толковый отчет о той бутылке — как она проделала путь от его жилища до Брук-стрит и кто доставил ее Хедингему. Я же собираюсь в Лезерхед. Дайте знать о себе в пятницу утром, и мы посмотрим, что у нас получилось. У меня ведь день рождения, и я чувствую, мне должно повезти».

Лезерхед — это то место, где Мертон совершил преступление. А насчет своего злополучного дня рождения Тотмен говорил мне уже третий раз.

Я поехал автобусом в Хемпстедскую пустошь. Обошел раз двадцать вокруг Овечьего пруда, и с каждым кругом теория Тотмена казалась мне все глупее и глупее. Я все больше убеждался, что преступник заставил нас втиснуться в узкие рамки тонко и ловко навязанной им версии. Это звучит фантастично, понимаю, но я почти физически ощущал, что убийца подталкивает нас в спину, направляя по угодной ему дорожке.

Я присел на скамью, набил трубку и сказал себе: «Ладно! Преступник хотел, чтобы я поверил в то, во что я действительно поверил, значит, он вёл игру не так просто, а намного сложнее. Это означает: истинно именно то, что лежит на поверхности, а не то, в чем преступник хотел нас убедить. Теперь, Фред, ты начнешь все сначала, и отныне ты не будешь идти у него на поводу».

И конечно, самое первое, что пришло мне в голову теперь, было то, что преступник хотел убить именно дворецкого!

Мне уже казалось невероятным, как могли мы раньше не подумать об этом. Какой дворецкий не устоял бы перед соблазном и не отведал бы стаканчик, переливая хозяйское вино в графин? Значит, можно было не сомневаться, что Перкинс станет первой жертвой отравленного вина.

«Однако — стоп. Не спеши, Фред», — прервал я сам себя. Возможны возражения. Первое:

Перлине мог быть исключением и вовсе не был любителем попробовать хозяйские вина. Второе: даже если Перкинс и был таким «любителем», он мог в тот вечер, скажем, неважно себя чувствовать и припрятать стаканчик, чтобы выпить его позже.