— Королевскую сторону вы тянете! — прибавил Одолай.

— Нельзя нам по-иному, — расхрабрился Доброгост, — король принижен и оставлен всеми.

— В прах его сотрут, — прибавил старый, — на нет сойдет, сгинет! — Но тут он точно поперхнулся: вновь раздался лошадиный топот, скрипнули ворота, вбежал человек, остановился и тяжело дышал.

— Здесь я… на ж тебе! — сказал он и огляделся вокруг безумными глазами.

Старик шепнул:

— Знаю, ты Мстислав.

Действительно, это был Мстислав, все в той же, ободранной и испачканной одежде: черный, желтый, закопченный, с воспаленными глазами, запекшимся, кровоточивым ртом. Увидав у дверей ушат с водой, он, вместо ковша, схватил его обеими руками и наклонил, чтобы напиться! Пил жадно, потому что все нутро его горело.

— Слушай, бесноватый, — начал старец, когда Мстислав поставил ушат на место, — вот здесь, перед тобой, вызванный мною Ястреб. Слушай, что я ему скажу: отрекаюсь от всех них, с головы до пяток, если будут с королем. Приказываю им оставить его двор.

Мстислав обратился к Доброгосту.

— А ты что на это?

— А я говорю деду, что мы уйти не можем и не пойдем, — ответил Доброгост несмело, — вы говорите: позорно тянуть руку короля; а по-нашему, позор оставить его, страха ради, что все его покинули. Наши старшие решили: не отступим, ни единый; а будет надо, сложим головы.

Старик метнулся из своего угла.

— Как ты смеешь, стервец ты!

— Убейте, воля ваша, — спокойно ответил Доброгост, — но, как сказал, так будет. Все мы на том стали, и я не могу оставить братьев. Останутся ли Шренявы и Дружины, я не знаю, но ястшембцы устоят все до последнего. Это наш долг.

Мстислав плюнул ему под ноги.

— Эх! Рабское отродье! Рабы, слуги шелудивые! Королевские холопы!

В миг Доброгост схватил его за горло и так сжал сильными руками, что Мстислав весь посинел. Хотел вырваться, но не мог. Так они боролись молча. Доброгост душил его насмерть.

Старик, ухом уловил грозившую беду, рыкнул страшным голосом:

— Сейчас пусти, или велю засечь тебя до смерти!

— Твоя воля, дед, делай со мной, что хочешь, — крикнул Доброгост, — а ты, пес, берегись!

Мстислав, освобожденный от мертвой хватки, зашатался и упал на лавку. Его помертвелые глаза были неподвижны, губы тряслись. Старый Одолай стучал дубинкой о пол.

— Знаешь ли, — закричал он, обращаясь к Доброгосту, — кто я такой?

— Дед наш, — ответил Доброгост, растирая затекшие руки.

— Убеленный сединами глава рода, — начал Одолай, — отец отцов ваших, всем вам давший жизнь! У каждого из вас могу ее отнять, потому что дал ее на честное житие, а не на срам!

Доброгост был еще сильно возбужден борьбой с Мстиславом.

— Конечно, — закричал он, — ты отец отцов наших! Отними жизнь, но не заставляй быть подлым! Подло, говоришь, служить такому господину; еще подлее отступиться, когда он погибает! Псы, и те не отступаются!

Мстислав, немного отдышавшись, харкал кровью и вполголоса бранился.

— Не отступайтесь, — ворчал он, — не отступайтесь! Чего лучше! Уйдете с ним и его псами прочь из нашей земли. Ни на одном погосте не примут вашей падали; разве сжалятся над нею волки! Идите с ним, идите!

Доброгост не отвечал, сделав вид, что ничего не слышит, и обратился к старцу.

— А кто нас посылал, когда мы отъезжали к королевскому двору? Да сами ж вы, отцы и деды.