Он хватал меня за руку.

— Вам, юноша, должно быть стыдно. Вспомните о своем отце… он тоже рисковал понапрасну, и чем это кончилось! И вообще, если в шестнадцать лет вы угоняете машины, то что из вас получится, когда вы повзрослеете! Убийцей станете, вот что, убийцей! Может, меня же первого и убьете.

Испуганно взглянув на нас, старик судорожно стягивал концы своего шотландского пледа, убегал из гостиной и запирался на два оборота. Он давно приготовил себе чемоданчик с «самым необходимым» и умолял нас предупреждать его о наших «преступных деяниях» хотя бы за день, чтобы он успел принять меры предосторожности. Жизнь его превратилась в кошмар. Стоило кому-нибудь позвонить в дверь, как лицо его серело, он хватался за сердце и глотал таблетку.

— Полиция! — шептал он. — Нутром чую, это полиция! Я пропал.

Иногда я заходил к Жозетте, садился на ее кровать и, сам себе удивляясь, говорил:

— Вот, я еще одну машину угнал. Это ведь все для тебя.

Что еще мне было подарить ей? Жозетта трепала меня по волосам:

— Да, дурачок, я понимаю.

— Я еще не Хамфри Богарт, но, как знать, может, со временем и стану! Пока простительно — мне всего шестнадцать лет. Но скоро, если повезет, я кого-нибудь прикончу, как в голливудском фильме.

— Конечно, дурачок.

Жозетта говорила тихим, еле слышным голосом. Теперь она все время хрипела, зябла, куталась в платок и лежала в своей комнате. Вокруг валялись коробочки из-под лекарств, которые иногда собирал Вандерпут. Шторы были задернуты даже днем, и всегда горела лампа. Вставала Жозетта только к вечеру, шла в кино и возвращалась поздно, когда кончался последний сеанс.

— Девочка ведет нездоровый образ жизни, — внушительно говорил Вандерпут. — Она должна лечиться, заняться голосом. Ей нужно солнце, воздух, не понимаю, как можно так вот жить, если, конечно… тебя не вынуждают к этому не зависящие от твоей воли обстоятельства.

Однажды вечером Мамиль довез меня до дома на своей машине. Я простился с ним и стал подниматься по лестнице. Открыл дверь ключом — в квартире была темнота, вдруг кто-то прошмыгнул по стенке и приглушенно вскрикнул.

— Кто тут? — спросил я.

Оказалось, это Вандерпут. Он стоял посреди прихожей с чемоданчиком в руке. В пальто, картузе, намотанном на шею теплом шарфе и с зонтиком под мышкой. Бледный как смерть, он со страхом глядел на меня и часто мигал.

— Что случилось? — спросил я.

— Я ухожу, ухожу! — пролепетал он и трусливо покосился на дверь в гостиную. — Жозетта!

— Господи, что с ней?

— У нее случился приступ. Несчастье… кровотечение. Она упала, я ее поднял.

И вдруг он закричал испуганно, плаксиво:

— Несчастье! Я так и знал, что-то должно было случиться! Давно уже чуял! У меня нюх на несчастья. И он никогда не подводит. Ну и вот — я ухожу. Скрываюсь. Бегу куда подальше.

Я схватил его за горло и стал трясти:

— Где она?

— В своей комнате… Отпустите меня! Что вы делаете! Я ни при чем, это несчастье, злая судьба. Если мы останемся тут, она обрушится и на нас. Надо как можно скорее бежать. Несчастье — это очень заразно!

Я запихнул старика в его комнату, запер дверь и помчался к Жозетте. Она лежала на кровати с закрытыми глазами и землистым лицом. Изо рта сочилась тонкая струйка крови.

— Жозетта!

Она открыла глаза:

— Пустяки… Это все из-за голоса…

— Не разговаривай, лежи тихо, я сейчас кого-нибудь позову.