|
Ноги не слушаются, земля плывет, качается вверх-вниз, все, сейчас потеряю сознание, но мысль, что этот поганый тип будет рыться в моем чемодане и ограбит меня, заставляет держаться; я то и дело останавливаюсь, кричу на него, ругаюсь, бросаюсь камнями, но он никак не отстает, благоразумно соблюдает дистанцию в полсотни метров; я остановлюсь — он тоже, я двинусь дальше — он за мной. Мне кажется, прошло уж несколько часов, с тех пор как я вышел из кафе, а он все тут, не дальше и не ближе, преследует меня на расстоянии. Наконец я валюсь в кювет, пытаюсь встать, но сил больше нет, единственное, что я могу, — это не дать до конца угаснуть сознанию, и в таком полуобморочном состоянии вижу, как в кювет заглядывает небритая рожа, какое-то время взрослюга стоит надо мной, докуривает свою сигарету, потом осторожно подходит, легонько толкает меня ногой, я не реагирую, тогда он наклоняется, я хочу поднять руку — никак, он хватает мой чемодан, обыскивает мои карманы, снимает с запястья часы, гнусная рожа с ухмылкой нависла прямо надо мной, глаза мои закрываются, сильный удар в лицо — и больше я ничего не чувствую.
IX
Открыв глаза, я увидел ветку сирени в ярком солнечном свете; я лежал в какой-то мансарде, напротив, у выбеленной стены, на комоде, стояли тазик и кувшин; я смотрел на них, пытаясь понять, зачем они тут стоят, а потом заснул. В следующий раз я проснулся от ощущения свежести на лице и увидел женщину мощной комплекции, в юбке с мелкими синими цветочками, которая открывала окошко мансарды, рядом, у ее ног, сидел жирный фокстерьер и вылизывал себе зад. Женщина обернулась, цветочки взметнулись волной, она подошла к моей постели, фокстерьер за ней, она остановилась, фокстерьер уселся, оба они посмотрели сначала на меня, потом друг на друга. — Он проснулся, — сказала женщина. И обратилась ко мне: — Проснулись, месье? Я хотел сказать «да, спасибо», но во рту все слиплось, и язык не поворачивался. Хозяйка и пес опять переглянулись. — Он еще очень слаб, — сказала она. Женщина в синецветочном вихре подошла к окошку, фокстерьер за ней. Она высунулась наружу и крикнула: — Эрнест! Эрнест! Он проснулся! — Бедный малый, — ответил голос снизу. — Сейчас приду. Хозяйка отошла от окошка, и я снова увидел, как качается пронизанная солнцем ветка сирени. — Плюха, не лижи зад! Не псина, а маньяк какой-то, — сказала хозяйка. Собака опустила голову. Тут открылась дверь, и в комнату вошел толстенький кругленький человек в шлепанцах, белом фартуке и поварском колпаке. Все трое молча уставились на меня. — Пожалуй, надо дать ему куриного бульона, — сказал повар. — Куриного бульона? — задумчиво переспросила женщина. — А кого зарежем: Кокотку или Бебетту? Видимо, сделать выбор было непросто, хозяйка, повар и собака долго обменивались вопрошающими взглядами. — Я думаю, Бебетту, — сказал наконец повар. — Она, спору нет, пожирнее Кокотки будет. — Так-то оно так, но она несется, — возразила хозяйка, — а Кокотка привередничает. — Это пройдет. Я знаю Кокотку, это она все из-за Петруса. — Ох уж этот Петрус! — Хозяйка покачала головой, а фокстерьер что-то проворчал себе под нос. — Пройдет, пройдет. Я знаю, что надо делать. — Ну, давай Бебетту. А кроме бульона что? — Хороший омлет с зеленью, — мечтательным тоном предложил повар. — Это легкая пища, съешь и не заметишь. А потом жареную уточку, ему же надо набираться сил. — Жареную уточку? Матиаса, что ли, возьмем? Повар нахмурил лоб: — Нет. |
