Она идет, лавируя между дорогими козетками, креслами, диванчиками и пуфами, к хозяйке дома.

Анна Вадимовна здесь, в салоне. Она расположилась у камина в своем кресле-самокате и не отрывает с догорающего пламени печальных глаз. На коленях ее лежит какое-то письмо. И опять, глядя в тонкое, бледное лицо Бартемьевой, Досе кажется, что перед нею добрая, прекрасная волшебница, от которой зависит счастье ее маленького друга Вени, ее миленького горбунка.

И она, уже не робея больше, громко кашлянула, чтобы обратить внимание Анны Вадимовны на себя.

— Это ты, Дося? Подойди ко мне, дитя мое. Я рада, что ты вспомнила обо мне, наконец, и не постеснялась прийти, особенно сегодня, когда мне так грустно, девочка.

— У вас, кажется, горе? — подбегая и опускаясь на ковер у ног молодой женщины, прошептала Дося.

— Да, для меня это большая утрата, дитя мое. Ты видишь это письмо? Оно от вдовы нашего херсонского управляющего, в котором бедняжка сообщает нам о смерти своего мужа. Старик служил еще у моих родителей, и когда я выходила замуж, наша херсонская дача пошла за мною в приданое, а вместе с нею перешел к нам на службу и управляющий Степаныч. Ты можешь понять теперь, как мне жаль старика, знавшего меня еще совсем маленькой девочкой. Он был чудеснейший и честнейший в мире человек, свято соблюдавший интересы нашей семьи. В последние годы мы редко заглядывали в наш южный уголок, и так как мне приходится постоянно быть под наблюдением столичных докторов, то нашу херсонскую дачу мы сдавали дачникам, поручая это дело тому же Степанычу, наблюдавшему и за большим садом с оранжереей, и за виноградником, и огородом. Всем этим Степаныч заведовал много лет подряд, приглядывая за садовниками и работниками. И все это делал с тою редкою аккуратностью, которая отличала всегда этого достойного старика. Правда, служба его была не особенно трудною, но и по этой службе можно было судить о его честности и редкой исполнительности. Да, его смерть тяжелая утрата для нашей семьи, и я даже не представляю себе, кем можно заменить нашего доброго старичка, потому что брать чужих, незнакомых людей будет рискованно, а другого такого, как Степаныч, не найдется, кажется, во всем мире, — с печальной полуулыбкой заключила Бартемьева.

Дося ловила каждое слово молодой женщины, в то время как целый рой мыслей кружился в голове девочки.

При последних словах Анны Вадимовны она решительно тряхнула головой и заговорила:

— Нет, нет, вы ошибаетесь. Такой человек найдется. Он уже есть. Я говорю, есть уже такой второй честный и бескорыстный человек, и я его знаю. Я ведь и пришла к вам сюда, чтобы именно переговорить о нем, попросить вас устроить его где-нибудь на юге, потому что он болен, и ему нужен теплый сухой климат. Только он не настолько болен все-таки, чтобы лежать в постели и не быть в состоянии нести легкую службу. А вы говорили, что у вас на даче служить не трудно. И раз старичок Степаныч справлялся, и этот справится. Ведь на его обязанности будет только присматривать за рабочими? Да? И получать деньги с дачников и от продажи продуктов? А это ведь легче легкого, мне кажется, и Венин папа со всем этим справится, наверное.

Анна Вадимовна не могла не улыбнуться при последних словах Доси.

— Так вот кого ты нам рекомендуешь, маленький делец в юбке, — отца твоего приятеля-горбунка, о котором мне говорили Жорж и Саша? А ты уверена, девочка, что можно будет вполне положиться на честность этого человека?

— А как же иначе? Ведь он же Венин папа! А Веня это такой чудесный человек, что я вам и сказать не могу! — заключила Дося.

Бартемьева погладила белокурую головку сидевшей у ее ног девочки.

— Сама-то ты хорошая, славная, Дося, — произнесла она ласково. — Так ты и пришла ко мне за тем только, чтобы просить у меня место для отца твоего приятеля? Ну, рассказывай мне все, что знаешь про него, я слушаю тебя, моя девочка.