Еще через десять минут Глеб Сиверов, переодетый в больничную пижаму с черным штемпелем, получил на руки бумажку, где был указан корпус, номер палаты и фамилия лечащего врача, в распоряжение которого он поступал.

– Могу идти?

– Я вас проведу.

– До корпуса?

– Я сделаю все так, как надо.

Прием новенького прошел буднично, никак не затронув жизни больницы. Женщина проводила Глеба до двери, ведущей на территорию, открыла ее своим ключом и выпустила его из здания.

Сиверов еще стоял на крыльце, когда у него за спиной заскрежетал ключ. Трудно было поверить, что почти в самом центре Москвы может находиться такой тихий, забытый людьми уголок. Лужайки, аллейки, асфальтированные дорожки, скамейки, расставленные тут и там без всякой системы, невысокие, силикатного кирпича корпуса. Здесь никто никуда не спешил, больные прохаживались по аллейкам, сбивались в группки на перекрестках. Сиверов предварительно изучил у Потапчука план-схему больницы и ориентировался здесь великолепно. Чтобы попасть к своему корпусу, ему предстояло пересечь всю территорию лечебницы наискосок.

Никогда прежде Глеб не бывал в подобных местах даже в качестве простого посетителя. Чисто природное любопытство заставляло его идти медленно, прислушиваться к разговорам больных, присматриваться к ним.

Многие пациенты производили впечатление абсолютно здоровых людей. Разговоры о быте, о политике, хорошо обоснованные аргументы, толковые вопросы, толковые ответы. Но попадались и другие, в чьих глазах с первого взгляда читалось безумие. Этих было легко узнать даже издали, по походке – странной, немного разболтанной, – потому, как они озирались на ходу.

Сиверов вышел на небольшую заасфальтированную площадку перед одним из корпусов. Она чем-то напоминала войсковой плац, не хватало только трибуны и стендов. Здесь собралось человек пятьдесят больных, исключительно мужчин. Ветра почти не было, и на Сиверова то и дело наплывали облачка едкого дыма дешевых сигарет, сменяясь волнами чистого воздуха.

Совсем неподалеку от Глеба стоял странный субъект, одетый в военную форму старого образца, – не хватало только погон и кокарды на пилотке. Абсолютно безумные глаза мужчины были широко открыты, он даже не моргал.

– Кру-гом! – скомандовал себе больной, лихо развернулся, щелкнул каблуками и замер по стойке смирно. – Равнение направо! – скомандовал он себе, тут же выполнил команду и рявкнул:

– Шагом марш!

Высоко поднимая ноги, оттягивая носок, он картинно печатал шаг, продвигаясь по площадке. Когда ему нужно было свернуть, чтобы обойти препятствие, мужчина отдавал себе очередную команду:

– На-ле-во! На-пра-во!

Проходя мимо больных, мужчина не забывал прижимать руки по швам и поворачивать высоко задранную голову.

На него практически никто, кроме Глеба, не обращал внимания. Наверняка больной проделывал подобные трюки не первый месяц, а то и год, если судить по износившимся подошвам еще вполне крепких кирзовых сапог. Мужчина, чеканным шагом, приближался к Сиверову, шагал прямо на него, стуча подошвами сапог по асфальту – так, словно хотел, чтобы земля содрогнулась, а с фонарей упали шары стеклянных плафонов.

Невидящий взгляд скользил над головами людей.

– Левой! Левой! – приговаривал сумасшедший, надвигаясь на Сиверова.

Можно было отойти в сторону, можно было дождаться, пока больной сам свернет, скомандовав себе «на-лево!», но Глеб поступил иначе. Он негромко скомандовал:

– Взвод, стой! – и добавил. – Раз, два.

Сумасшедший, как и положено по строевому уставу, сделал еще два шага, щелкнул каблуками, а по команде «вольно» отставил правую ногу в сторону и чуть склонив голову на бок, посмотрел на Сиверова.