Я тяжело вздохнул. Мое сотрясение мозга в первую очередь нужно было исключить из головы моей мамы. А это даже для хорошего невропатолога задача совсем не простая. Словом, я сдался.

– Ладно. Ведите.

Капитолина Аркадьевна, заперев кабинет, поднялась с нами на третий этаж и провела без очереди к невропатологу. Это был высокий, очень худой человек, с черной взъерошенной шевелюрой, черною же бородкой клинышком и в круглых очках, которые придавали ему сходство с совой-дистрофиком. И в имени его тоже было что-то совиное. Его звали Саввой Моисеевичем. Это я выяснил из карточки, приколотой к его халату, и невольно усмехнулся.

– Я разве рассказал тебе анекдот? – с ходу обиделся невропатолог.

– Вы – нет, – пытался выйти из неудобного положения я.

– Значит, сам вспомнил? – не сводил с меня совиного взора Савва Моисеевич. – Тогда излагай.

Вот привязался, с возмущением подумал я. Мы что сюда пришли анекдоты рассказывать?

– Ну, не хочешь, не надо, – махнул рукой сова-дистрофик. – Так. На что жалуемся?

– Ни на что! – выпалил я.

– Не слушайте его, – вмешалась мать. – Он вчера получил серьезную травму глаза.

– Знаю, знаю, – важно кивнул несколько раз невропатолог. – Капитолина Аркадьевна вкратце ввела меня в курс дела. Так что, приступим. Садитесь, мой юный друг.

И он указал мне на стул рядом с собой. Едва я уселся, он принялся задавать мне вопросы один глупее другого.

– Ты после удара сознания не терял?

– Даже не думал, – категорически опроверг я инсинуации Саввы Моисеевича.

– Думать для этого совершенно необязательно, – нервно зашмыгал маленьким крючковатым носом врач. – Ты просто падаешь в обморок.

– Я не падал.

– Ве-ли–ко-лепно, – потер костистые руки Савва Моисеевич. – А тошноты у тебя вчера или сегодня не было?

– Нет, – решительно отбил новый выпад я.

– А по-моему, его подташнивало, – объявила мать. – Потому что он очень плохо пообедал, а ужинать вообще отказался.

– Пообедал я как раз нормально, – внес ясность я. – А от ужина отказался, потому что спать хотел.

Глаза за очками совиного доктора хищно блеснули. И весь подавшись ко мне, он вкрадчивым шепотом осведомился:

– Так. Так. Значит, у тебя была сонливость?

Против этого я ничего не мог возразить и кивнул.

– Так, так, – повторил врач и начал дробно стучать карандашом по столу. – А голова у тебя случайно не кружится?

– Случайно нет. И не случайно тоже, – я уже едва сдерживался.

– А сынок у вас с юмором, – хохотнул доктор. – Теперь скажи мне: ты помнишь, что произошло до того, как тебе врезали, во время того, как врезали, и после.

– Все я помню, – буркнул я.

– Может, поделиться? – заговорщицки подмигнул мне Савва Моисеевич.

– Не поделюсь, – он раздражал меня все сильнее.

Невропатолог сперва посмотрел на маму, потом на меня и вновь подмигнул:

– Понятно. Личная жизнь.

Я почувствовал, что невольно краснею. Доктор заставил меня закрыть глаза и дотронуться пальцем до носа. Потом, наоборот, велел открыть их и внимательно проследить за движением его пальца. Прошелся молоточком по моим коленям.

Я надеялся, что все мои страдания уже позади, когда мать вдруг брякнула:

– А вот вы знаете… Может, это, конечно, неважно. Но Федору со вчерашнего дня все время что-то кажется.

– Ма-ама? – угрожающе взревел я.

– Подожди, – перебил меня доктор. – Ну-ка, ну-ка, – с интересом уставился он на мать.