– Чушь! – отрезал он. – Тебя упрячут в кутузку.

– Нет, – возразил я. – Туда упрячут тебя. Когда меня заберут, я назовусь Ходом Конрадом, скажу, мол, всего лишь хотел подготовить почву для предстоящей пресс-конференции с Али и Арумом, и тогда у тебя будет новая фотка для портфолио. News на первой полосе напечатает снимок «знаменитого промоутера» Гарольда Конрада.

Внезапно сцена, как в кино, ожила у меня перед глазами. Наброшусь на идиотиков в лифте, буду визжать и бредить про «сломленных духом» и «мудаков, крадущих одежду у бедных». Далее последует приступ рыданий душевнобольного. Как-нибудь доберусь до вестибюля, где быстро возьму себя в руки и начну представляться всем и каждому, приглашая на пресс-конференцию в фонтане. А после, когда наконец залезу в воду и приму нужную позу на потеху спешащей на ланч толпе, раздастся мой визг: «Отбросьте ТЩЕСЛАВИЕ! Взгляните на меня, я не ТЩЕСЛАВЕН! Меня зовут Хол Конрад, и я прекрасно себя чувствую! Я горд, что могу носить дамские трусы на улицах Нью-Йорка, и Мухаммед Али тоже. Да! Он придет через пару минут и одет будет в точности, как я. И Боб Арум тоже! – завоплю я. – Он не стыдится дамских трусов».

Толпе это придется не по вкусу, тут сомневаться не приходится. Голый мужик на улице это одно, но чтобы недавно поверженный чемпион мира в тяжелом весе расхаживал в дезабилье вокруг фонтана – слишком странное зрелище, чтобы его спустить.

Бокс – и так плохо, а реслинг еще хуже: но даже нью-йоркский сброд не перенесет такого спектакля. К тому времени когда прибудет полиция, он начнет выворачивать брусчатку из мостовой.

* * *

– Перестань мне угрожать, урод ты пьяный! – закричал Конрад. – Садись в машину, встретимся в «Плазе». К тому времени как приедешь, у меня все будет на мази. Пойдем к нему в номер и там поговорим.

Пожав плечами, я повесил трубку. «Почему нет?» – подумал я. На рейс назад в Колорадо я уже не успею, поэтому можно и в «Плазу», а там избавимся от очередной кредитки, а заодно и от очередного друга. Я знал, Конрад искренне старается, но еще я знал, что на сей раз он хватается за соломинку, ведь мы оба понимали, какой глубокий и обманчиво узкий ров восемнадцать лет славы заставили прокопать Али между личным и публичным «я».

И не один ров, а целый десяток. Али научился тонкому искусству каждый из них выдавать за «последний великий прыжок» между чужаком и им самим. Но всегда остается еще один ров, и немного найдется любопытных чужаков, которые добрались хотя бы до третьего.

Одни довольны и счастливы улыбке и шутке в вестибюле отеля, другие настаивают, желают пересечь два или даже три его рва, прежде чем почувствуют, что они накоротке пообщались с Чемпом. Но очень немногие понимают, сколько же рвов существует на самом деле.

Я навскидку предположил бы, что девять, но острый ум Али и его нюх на пиар с легкостью заставляют третий ров казаться девятым. Этот мир полон спортивных журналистов, которые так и не догадались, где они, до тех пока те же самые «частные мысли» и «спонтанные всплески красноречия», которые они тщательно подбирали за Чемпом в редкие минуты общения наедине, не появлялись слово в слово холодным черным шрифтом под чужим заголовком.

Али не нужно, чтобы от его имени выступали наемные профи и пиарщики, он научился так умело их использовать, что может приберечь себя для редких разговоров, которые интересны ему… А они выпадают редко, но всякий, кто узнал Мухаммеда Али с этой стороны, их не забудет.