Близился полдень, когда мы наконец поднялись к нему ради «возьмемся совсем всерьез». Нижеследующее – почти дословная расшифровка нашего разговора, продлившегося около двух часов. Не снимая «сенаторского костюма», Мухаммед растянулся на кровати, а мой диктофон положил себе на живот. Я сидел рядом с ним по-турецки, с бутылкой «Хайнекена» в одной руке и сигаретой в другой, ботинки мои лежали на полу.

В комнату постоянно приходили какие-то люди: одни с сообщениями, другие с багажом, третьи с напоминаниями, мол, надо вовремя поспеть на шоу Каветта. И все явно любопытствовали, кто я и что затеял. Маски нигде не было видно, зато поблизости маячил Пэт Пэттерсон плюс еще три-четыре черных господина очень серьезного вида, внимательно слушавшие каждое сказанное нами слово. Один, зуб даю, все время, пока мы разговаривали, простоял на коленях у кровати, его ухо было дюймах в тринадцати от диктофона.

Поехали. Давай вернемся к тому, о чем говорили внизу. Ты сказал, что твердо намерен снова выйти против Спинкса, так?

Не могу сказать, что я твердо намерен. Скорее, мы. Я уверен, что мы… но я могу умереть, он может умереть.

Но лично ты хочешь реванша, рассчитываешь на него?

Ага, он планирует со мной драться. Я дал ему шанс, и он мне тоже шанс даст. Люди не поверят, что он настоящий чемпион, пока он не побьет меня дважды. Понимаешь, мне дважды пришлось побить Листона. Йоханссону надо было дважды побить Пэттерсона, но он этого не сделал. Рэнди Тарпину надо было дважды побить Шугар Рэя, но и он тоже не сумел. Если Спинке сможет побить меня дважды, люди поверят, что он взаправду великий.

О’кей, скажи мне вот что. В какой момент – я сам ездил ради боя в Лас-Вегас – ты понял, что положение становится серьезным ?

На двенадцатом раунде.

До того ты думал, у тебя все под контролем?

Мне сказали, что я, вероятно, проигрываю по очкам, но может, у меня ничья. Мне надо было выиграть последние три, но я слишком устал и понял, что у меня проблемы.

Но до двенадцатого ты считал, что еще выкрутишься?

Ага, но не сумел, потому что он был уверен в себе, потому что он побеждал, а мне надо было выкручиваться. К тому же в нем было сто девяносто семь фунтов, а во мне – двести двадцать восемь, а это слишком большой вес.

Ты вроде сказал за завтраком, что в следующий раз выйдешь на ринг с двумястами пятью фунтами?

Не знаю, со сколькими я выйду. Двести пять действительно невозможно. Если сброшу до двухсот двадцати, уже буду счастлив. Всего на восемь фунтов легче… Я буду счастлив. В таком весе я неплохо работал, но быть в форме при двухстах двадцати… Даже будь у меня двести двадцать пять или двести двадцать три, я работал бы лучше.

Если считать по стобальной шкале, в какой форме ты был в бою со Спинксом?

По стобальной шкале? Восемьдесят.

А сколько должно было быть?

Должно было… Девяносто восемь.

Почему ты его не раскусил ? Ты как будто был не готов…

Почему его вообще никто не раскусил? Он обвел вокруг пальца прессу. Его называли неудачником десять к одному. Как такого раскусить?

Ладно, давай о другом. Я провел в Вегасе две недели, делать там было нечего, только болтать и сплетничать. И много говорилось о том, насколько было бы лучше, если бы ты взял и сразу его положил, перешел в атаку, а не выжидал и прощупывал.

Нет, я бы не сказал, что было бы лучше, если бы я перешел в атаку.